– Эх, красота-то какая! А тихо-то как!

«Сейчас бы… да на утреннюю рыбалочку! Не хреново было бы», – промелькнула у Страськова шальная мыслишка.

И действительно, утро выдалось на редкость мирным и тихим. И солнечным. Не слышалось ни пулеметной трескотни, ни автоматных очередей, ни артиллерийских разрывов. Не было войны в это раннее утро. И это удивляло.

Вернулся обратно в комнаты, которые служили ему: одна – кабинетом и жилищем одновременно, другая – приемной, (а на кухне обитал исполнитель всех его прихотей и приказаний, безотказный и ретивый старшина Кобзев). Вспомнил вдруг одного из тех, кого он вчера «расстреливал». «Как его? Не помню. Ну да ладно. Сейчас пошлю старшину», – подумал оперуполномоченный.

Старшина Кобзев привел к опохмелившемуся и взбодренному Страськову рядового Жаблина.

– Уота, товарыш старший лейтенант, по уашему прыказаныю достаулен, – доложил старшина.

– Хорошо, старшина. Свободен.

Когда старшина, развернувшись, направился из комнаты, Страськов напутствовал его:

– Ты бы проверил тормоза у мотоцикла и зажигание. Когда я ехал сюда, мне показалось, что тормозная система у нашей мототачки барахлит.

С мотоциклом у старшины никаких проблем не было и быть не могло. Он доглядывал за ним, как за малым дитем. Просто старлею надо было остаться один на один с этим вот… которого привели.

– Эсты, провэрыть тормоза у мотоцыкла, – ответил старшина. Страськов дождался, пока закроется дверь. Потом он минуты две в упор рассматривал Жаблина, застывшего у самого порога.

Старший лейтенант Страськов еще вечером, будучи хоть и под хмельком, искал в папке документы с личным делом этого, стоящего сейчас перед ним… Но так пока и не нашел. Он поминал всех чертей, но никаких бумаг не было. Он отчетливо помнил, что ему напел про этого вот, да и про других двоих младший сержант. Они убили-де какого-то часового, завладели его оружием и сбежали. Он помнил все, что ему нужно было помнить. Профессия обязывала.

Наконец, насмотревшись на своего пленника, Страськов обратился к нему:

– Ну, как ночь прошла? Снилось что-нибудь или, может, не спалось на новом месте?

Страськов не ожидал ответа. Но он последовал, только чрезвычайно краткий.

– Ночь… прошла, – хрипло произнес Жаблин. И все. И молчок.

– Ну что ж, прошла, и хрен с ней, – закончил эту часть разговора старший лейтенант. – Тогда начнем сначала. Твои фамилия, имя, отчество? Где и когда родился? Ну, и дальше все по порядку.

Переминаясь с ноги на ногу, Жаблин некоторое время раздумывал, как ему сейчас представиться этому старлею: Рябовым или же самим собой, Жаблиным. Вспомнил, что в сопроводительных документах он Рябов.

– Рябов, – начал держать ответ Жаблин, – Григорий Иванович. Год рождения 1912. Родился в Рыбинске…

– Погоди, погоди… Рябов. Я вчера при исполнении приговора такой фамилии вообще не слышал. Рябов… Все три фамилии, которые назвал ваш сержант, были какие-то смешные, непростые… Но Рябова не было точно, – рассуждал Страськов.

– Да наш сержант такой. Он вечно все путает. Над ним наш взвод всю дорогу смеялся. Он такое, бывало, наплетет…

– Ладно, хватит о сержанте, – прекратил дискуссию Страськов. – Продолжай дальше. Происхождение какое?

А сам, достав из ящика стола коленкоровую папку и раскрыв ее, начал вновь перебирать находившееся в ней бумаги.

– Происхождение? – оживился Жаблин. – Происхождение пролетарское. Истинно пролетарское. Батяня мой кузнец был. Знатный, известный на весь Рыбинск кузнец. Кузнец своего счастья.

Лицо у Жаблина даже посветлело:

– Деньгу зашибал… То есть ковал, заколачивал… О-оо! Другим и не снилось. Без копеечки не сидели. Все у него срослось – и ум, и сила. Помахал он молотом, помахал.