Потом заговорил о законе и сразу обрушил ставки тех, кто считал, что закон существовал всегда. По его словам, когда люди осознали его действие, первой реакцией был шок, но постепенно удалось приспособиться. Было замечено, что с самыми простыми понятиями почти нет проблем. С теми, которые обозначали предметы видимые. Потеря знания восполнялась сразу. Попросишь кого-то: «Передай яблоко», – и сразу видишь и предмет, и действие. Тем более, что знание, хоть однажды бывшее, восполнялось особенно быстро. И детей можно было легко учить словам. Точно так же, как мы это делаем на земле. Правда, родители предпочитали подстраховываться и обучать детей парами. Говорил всегда один, а другой показывал.

А потом детей надо было хорошенько испугать потерей слова. Этот страх поселялся в душах, чтобы не уйти никогда.

Мы наблюдали сцену – работающих отца и сына. Отец, стоя на деревянной лестнице, что-то приколачивал к перекладине над дверью. Сказал: «Молоток». Сын тотчас же подал ему. Скомандовал: «Гвозди». А сын замешкался, пытаясь открыть коробку. Отец испуганно обернулся, в глазах растерянность, почти паника. Когда сын поспешно протянул гвозди, приговаривая для верности: «Вооот, гвозди», – отец заворчал нечленораздельно, но успокоено. В сущности, эти люди жили в состоянии постоянного стресса, уже не замечая этого.

Было назначено суровое наказание за речевой подлог и обман. Если кто-то видел, что на просьбу об одном тебе передавали другое, обманщика отправляли на сбор ядовитых растений, из которых делали лекарства, яды и некоторые красители. Срок не назначали, там умирали быстро. И это нельзя назвать неоправданной жестокостью. Люди осознали, что можно вообще потерять язык, а значит и всякую возможность коммуникации. Не знаю, известно ли им что-нибудь о Вавилонской башне, но они подстраховались, простые понятия более-менее удалось защитить.

А вот с понятиями сложными, прожитыми, выстраданными люди настолько не хотели и боялись расставаться, что постепенно они стали стираться из памяти. Старик постарался вспомнить все оттенки чувств, каким он знал названия: трагичные и смешные. Толпа реагировала очень живо. Да и у меня то наворачивались слёзы, то возникал неудержимый смех. Но в целом он с грустью констатировал, что теперь словесное общение стало мелким, бытовым. Почти всё, что за гранью наглядной повседневности, перешло в область неопределённых жестов и невнятных звуков. Даже сами чувства, не огранённые словесной формой, с трудом осознавались, плохо дифференцировались и пугали своей непостижимостью. Все согласно кивали головами.

– Но древние книги!.. – вдруг воскликнул старик.

Люди растерянно переглянулись.

– Да, книги. Не удивляйтесь. Раньше были люди, умеющие их воспринимать. Я не застал их, но мне рассказали, что книги говорят о том, что в прежние времена были даже певцы и поэты. И даже устраивались поэтические и певческие состязания соперников, влюблённых в прекрасную даму. Слово любви, облечённое в поэтическую форму, становилось настоящей стрелой Амура.

Старик приподнялся на своём ложе, и мне показалось, что он помолодел. Глаза его сияли, на скулах появился горячечный румянец. Заботливые сиделки прикладывали к его лбу и лицу кусочки ткани, смоченные в какой-то жидкости, но он оттолкнул их рукой. Даже голос его изменился, стал торжественным и вдохновенным.

– Время замирало до окончания состязания, и результат проявлялся после всех выступлений. Для влюблённых это было серьёзным риском, но в эпоху Героев, как она называлась, честь и любовь ценились выше жизни.