Отдышавшись, командир Абэ протянул револьвер из-за угла дома и пару раз выстрелил не целясь в направлении кусающегося свинцом противника, безнадёжно храброго в ожидании неминуемой смерти.

Посмотрев на спины бойцов, Абэ Нори зажмурился и напряг всё тело, чтобы преодолеть колотящую его дрожь. Затем, выдохнув и зажмурившись, бросился следом за пехотинцами.

Штурмом здания руководил капрал Кумагаи, распределяющий подошедших к зданию и оказавшихся в безопасности для выстрелов противника бойцов. Как в очередной раз показала война, истинный командир определяется не погонами, а владением ситуацией.

Кумагаи с презрением посмотрел на подбежавшего, тяжело дышащего молодого офицера.

– Я осматривался, – прижавшись спиной к стене, произнёс второй лейтенант Абэ, – вы, капрал Кумагаи, уже распределили позиции штурма, это хорошо.

Капрал хмыкнул, не считая нужным отвечать.

Часть пехотинцев осталась в укрытиях вокруг здания контролировать появление противника. Остальные, разделившись на два отряда, под управлением сержанта Тибо и капрала Кумагаи устремились к двум разным входам с противоположных сторон трёхэтажного здания. Похоже, эти двое понимали друг друга без слов. Абэ устремился за бойцами, возглавляемыми сержантом.

Один из пехотинцев выдернул чеку из гранаты и бросил её в проём двери, раздался взрыв и жуткий, нечеловеческий вой боли, предсмертная песнь души, вырванной из тела. Аналогичный взрыв прозвучал на другом конце здания, и пехотинцы забежали в дом.

Примерное расположение лестниц и планировку этажей бойцы знали со слов военных разведчиков, допросивших пленного. Солдаты держали наготове гранаты, по ходу продвижения забрасывая их в каждый следующий этаж. Один пролёт – одна граната, всё чётко и слаженно. Подобный динамичный штурм шёл в другой части здания, загоняя противника ближе к небу и к неминуемой смерти.

– Сдавайтесь! – на ломаном китайском языке закричал сержант со второго этажа в пролёт лестницы, ведущей на третий. Бойцы в это время прочёсывали этаж на наличие затаившегося противника.

Выстрелы и невнятные крики раздавались и с другой стороны здания.

Второй лейтенант Абэ, оглядевшись по сторонам, отошёл подальше от разбитого окна, опасаясь получить пулю от собственных снайперов.

– Я сдаюсь! – раздался крик с третьего этажа.

Сержант посмотрел на офицера, а затем на бойцов, ища глазами того, кто может ответить. Пехотинцев императорской армии учили фразам на местном диалекте, но понимать и вести диалог они, конечно, не могли.

– Брось оружие и спускайся с поднятыми руками! – по-китайски выкрикнул Абэ, помедлив, добавил: – Мы не будем стрелять, ты предстанешь перед военным судом.

– Я спускаюсь, не стреляйте, – раздался крик с верхнего этажа, и в пролёте лестницы показался солдат в форме китайского офицера с поднятыми руками.

Абэ сморщил нос, презрительно топорща редкие усики, метясь из револьвера в спускающегося по лестнице китайца.

«Японский офицер никогда бы не сдался живым», – подумал он.

Пехотинцы заняли позиции, рассредоточившись по этажу. Одни встали на колено, другие скрылись в проёме двери. Сержант Тибо подошёл ближе к окну, подавая знак не стрелять. Он наверняка думал о том же, что и Абэ: офицер способен дать полезную информацию.

Холодок пробежал по затылку, шевельнув волосы молодого офицера. Он даже понял от чего. Спускающийся по лестнице враг улыбался. Японское воспитание отучает смотреть в глаза, считая это неприличным. В этот раз Нори пренебрёг наставлениями учителей. Глядя в глаза врагу, он видел в них готовность умереть. Сердце затрепетало от тревожного предчувствия. У сдавшегося противника не может быть в глазах «улыбки смерти» – холодного торжества самурая, готового совершить харакири.