Пьяный офицер пошёл, прочь не оглядываясь.

– Нет! – вскрикнула девушка и села на земле. – Не бросай меня.

Он шёл не останавливаясь. Девушка вскочила на ноги и побежала за ним.

– Солдаты рядом, едва ты уйдёшь – они вернутся, – лепетала она.

– Я сделал для тебя всё что мог, – ответил он, не останавливаясь и не глядя на неё.

– Ты ведь китаец? Не бросай меня, – умоляла девушка.

– Я чистокровный японец из древнего самурайского рода, – запальчиво заявил Нори. – Просто меня воспитывала нянька-китаянка и научила вашему диалекту.

Сверстники с детства дразнили его «китайцем», находя какие-то сходства, за что он всегда дрался с теми, кто посмел его так оскорбить.

– Уходи. Я тебя уже раз отпускал и ещё раз отпускаю.

– Видишь! Я тебе сразу говорила, не надо меня отпускать.

– Ты бы тогда сидела за забором из колючей проволоки.

– Пусть лучше там. Можешь посадить меня туда, только не бросай.

– Зачем вообще я за тебя вступился, – сквозь зубы процедил Абэ.

– Ты же не бросил бы сейчас свою няньку, хоть она и китаянка? Ведь ты добрый, и достоинство настоящего самурая закладывали в твоё воспитание! Иначе ты бы не вступился за меня! – остановившись, всхлипывала девушка ему вслед. – Самурай не может отказать женщине, молящей его о помощи!

Он резко остановился и, развернувшись, взглянул в глаза девушке. Та не ожидала такого хамства и скромно, как и полагается по восточному воспитанию, потупила взор.

Она уязвила его самолюбие. Воспитывая в нём мужественность и устраняя все слабости характера, воспитатели культивировали ещё и самолюбие, без которого самурай не мог стать самураем. Даже убивая себя, самурай защищал своё самолюбие, поскольку о достойно умершем никто не смел сказать дурного слова.

В голове всплыла фраза на проповеди в храме мёртвого бога, который хотел изменить мир. В тот храм Нори раз случайно забрёл из детского любопытства. Религия, принесённая с запада, показалась ему странной и глупой и тем более недостойной самурая. О чём проповедовали, Нори толком не помнил. О грехе, жертвенности, покаянии, но врезались в память слова: «на тысячу убиенных – один спасённый». Что вроде это может смягчить грехи даже самых страшных грешников.

– Следуй за мной, женщина, – хмуро буркнул он и продолжил свой путь.

Глава 6. Обретение мечей

Третье из 666 проклятий ада –

это то, что смерть брезгует поживиться тобой,

хотя всегда рядом.

Он почувствовал щелчок где-то рядом с правым глазом. Не услышал, а именно почувствовал, поскольку этот звук отозвался болью во всём теле. Он что, перепил саке? Или немецкого шнапса, которым угощали союзники? Но не боль и не чувство опасности заставило открыть засыпанные гранитной крошкой глаза, а любопытство. Глаза на ушах, похоже, были сломаны или оторваны, и воспоминание о них отзывалось болью потери. Звук казался похож на удар боккэн – деревянной копией меча о такой же деревянный меч его друга Иноэ Хару, но только звучал намного громче и ближе, заставляя раны пульсировать болью.

Мутное синее пятно оказалось кровоподтёком от воткнувшегося в белок глаза острого как игла камня. Внутреннее веко, моргнув ещё раз, вытолкнуло инородный предмет и закрылось, давая глазу питательную среду для восстановления. Второй глаз сфокусировался на искорёженной морде дракона с переломанной шеей и вывернутой набок челюстью. В потускневших от объятий смерти глазах не видно ненависти. В них светилась цель. Наверняка только эта цель и удерживала ненавистную душу в истерзанном теле. На брюхе зияла дыра, из груди торчали вывернутые наружу рёбра. Сломанные крылья грязным разорванным тряпьём валялись под его телом и вокруг неудачной посадочной полосы. Виднелось пульсирующее большое сердце. Малое сердце, наверное, оторвано вместе с выдернутыми из брюшины кишками. Одна задняя лапа оторвана, вторая тянулась к его голове, щёлкая когтями. Дракон намеревался воплотить цель, прикончить врага, размозжив его голову.