– Вернее, дети уже есть и стали создавать неразрешимые проблемы. Ты это хотел сказать?

– Тебе бы всё смеяться. Проблема в том, что мы уже имеем потерянное поколение, которое без папы с мамой шагу шагнуть не может. А это наше будущее…

– Вот ты историк – это замечательно! За это надо выпить, – хрустальный звон разбудил шаткую тишину относительно пустынного берега, не слишком характерную для августа на крымском побережье. – Как ты считаешь, какая самая величайшая трагедия для нашей страны произошла в двадцатом веке? – при этом I’m осадил огненную водицу дынькой.

– Какая? Конечно, развал страны! – отрапортовал брат George «строевым шагом».

– А какой именно по счёту развал страны? Их было два в прошлом веке. Или я путаю?

– Ну-у, если ты говоришь про двадцатый год, то какой это развал? При этом Сталин восстановил страну почти в границах Российской империи, так что…

– Что значит «почти восстановил»? А если бы ты жил в Польше или в Финляндии и сейчас оказался бы подданным другого государства, то так же бы думал и говорил? А геноцид армян в Западной Армении и потеря её после Первой мiровой войны? Это не в счёт?

Юрий Владимирович немного впал в ступор. Несмотря на почти тридцатилетний стаж работы, основные понятия были заучены им по советским лекалам. А до истины, как мы теперь знаем, в них так же далеко, как до созвездия Андромеда. Но это не вина, а беда наших учителей, что они вбивают в головы юного поколения извращённые понятия.

– Помнишь, что ответил Сталин на вопрос Черчилля? Самая страшная катастрофа двадцатого века для России – это коллективизация сельского хозяйства! Потому что она разрушила патриархальный уклад в стране, она разрушила семью! А без крепкой семьи не бывать и крепкой державы. Тем более империи, в которой русские как раз титульная нация.

Ступор сменился минутой молчания и выпученными глазами. После чего брат George привычно потянулся за сосудом с терпкой влагой и так же молча наполовинил мензурки. Произносить заупокойную речь не хотелось ни ему, ни мне, поэтому мы без комментариев осушили бокалы и осадили виноградиком. Не рассчитывал, видимо, Юрий Владимирович встретить в моём лице столь осведомлённого оппонента. А на что же тогда рассчитывал?

– Ты мне лучше скажи, – тут уже у меня сработал автопилот, – тебя во всей этой затее с организацией детско-юношеского отдыха волнует вопрос коммерции или…

– Меня прежде всего волнует вопрос будущего страны, – ответил он как по нотам.

– Похвально! Вообще-то этот вопрос в той или иной степени волнует всех. Разве что кроме бомжей, ну так это деклассированный элемент, что с него возьмёшь, кроме вшей?

– Бомжи тоже люди, – подчеркнул брат George, – такие же, как и мы, только бездомные.

– Это верно, но речь сейчас не о них. Не будем уходить от темы, – автор этих строк предложил оппоненту разлить по новой. – Просто я веду вопрос к тому, что детей нельзя отрывать от семьи. Времена трудокоммун и всевозможных лагерей канули в Лету. Лагерное сознание нужно выжигать из людской психики калёным железом, а ты хочешь его опять возродить.

– Не я хочу, как ты не поймёшь, сама жизнь этого требует, – Юрий Владимирович с таким остервенением опрокинул свою дозу, не чокаясь, что мне стало аж не по себе.

– Да ты не трать нервы понапрасну, они тебе ещё пригодятся, и не раз.

– Просто у нас разговор ни о чём, – возразил брат George с какой-то отрешённостью.

– Знаешь, почему у меня часы японские? – я показал ему свой хронометр «Сейко» на запястье, которому не страшны морские волны. – Машина японская, компьютер японский…

– Ну и почему же? Поделись с ближним, – произнёс он с какой-то затаённой обидой.