Не дай бог я вернусь на Землю, вырасту, женюсь, мы заведем собаку, кошку, еще одну собаку взамен первой сбитой мусоровозом, нарожаем детей, вырастим из них нобелевских лауреатов и президентов госкорпораций, состаримся, и вот на склоне лет с женой встречаем рассвет, покачиваясь рука об руку на креслах-качалках на скрипучих половицах дачной веранды, а я поворачиваюсь и все так же вижу вместо лица жены бледно-голубой сапфир с двумя золотыми пуговицами. Все так же весь горю от нечеловеческого апатичного взгляда за толстыми стеклами очков моей жены. И моему глухому вислому правому уху все так же слышится на мелодичном эльфийском: «Стас расчешет волосы» вместо резкого: «Дорогой, подай-ка мои зубы, вон там – на тумбе, в стакане».

– Скажи, – прошептала Мана. – На Земле ты найдешь меня и не позволишь больше ни одному ножу коснуться моей кожи?

Я не знал, кому она это говорила, не знал, кого видела в тисках своих бедер: меня или Дарсиса. Я не знал, знала ли она, что я не знал.

Рукав на правой руке Маны загнулся, кривой белесый шрам матово блестел. Каждый, кто любил, носит шрамы.

Я сказал:

– Может быть, – сказал я. – Возможно. Не знаю. Там посмотрим, – сказал. – В любом случае, сначала сломай мне руку.

Мана резко подняла голову.

– Руку?

– Ага. Мне нужен только открытый перелом. Сейчас.

Вмиг с меня сдуло Ману. Ее сильные ноги выпустили мои ребра и встали в стойку готовности к бегству.

Я сел, достал из кармана пакет с бинтами.

– Как сломаешь, перевяжи рану бинтами, чтобы я не истек кровью, – гордо потряс перед глазами Маны пакетом, типа смотри, я тоже предусмотрительный, не ты одна. – Меня наверняка вырубит, так что оставь тут и лети за помощью. Постарайся, ладно?

– Постараться сломать тебе руку?

– Точно, чтобы прям кость торчала, – сказал я. – Чтобы все пришелюги прям увидели: парень чертовски плох, срочно его в инкубатор, обычный медпункт не спасет.

Почти черные глаза Маны влажно заблестели.

– Меу Деус, Господи, ты рехнулся.

– В инкубаторе я, может, встречу Динь-Динь.

– Ты рехнулся от того, что сильно скучаешь по Динь-Динь?

– Да нет же! Вчера возле инкубатора я пересекся с Динь-Динь или с кем-то другим, кого питомцам нельзя видеть. Мне стерли память об этом. Но кусок разговора умника Гертена с умниками попроще я умудрился запомнить. Они говорили еще о других эмпатах – их держат в каком-то Западном филиале. И Рауля тоже там держали. На нем проводили опыты.

– Как же так? – выдавила Мана. – Но сейчас Динь-Динь дома, на Земле?

Кто знает? Я молча поднялся с травы и снял рубашку – чтобы Мане ничего не мешало перемотать бинтами рану, когда наконец сломает меня.

– В инкубатор не пускают, – сказал я. – Сегодня после инъекции пробовал пробраться с десяток раз, но солдатня в красных панцирях кишит там повсюду.

Моя левая рука распрямилась и вытянулась к Мане. Ладонь приглашающе раскрылась.

– Ломай же!

– А вдруг тебя не пустят в инкубатор даже со сломанной рукой? – Мана оттолкнула мою ладонь. – Вдруг тебя не пустят туда, даже если ты будешь помирать?

Ее вопросы пошатнули мою уверенность. Холодный ветер подул со стороны оврага. Моя бледная кожа покрылась пупырышками, я скрестил руки на груди. Широкие крылья носов бронекрылов затрепетали. И вдруг пластинчатые горы взревели и ринулись к нам с Маной, размахивая крыльями.

Бронекрыл Маны обрушил лапы рядом с теннисными туфлями бразильянки. Еще бы десять сантиметров вправо – и одну из туфель подбросило бы вверх вместе с травой и глиной. Вместе с оторванной ногой. Утробный рев зверя заглушил бы крики боли.

Бронированная спина накренилась, крыло со свистом разрезало воздух. Манас резко откинулась назад, встала руками на мостик. Синяя вспышка пролетела над ее согнутым торсом, не задев, и встретила меня.