И, главное, барахтаясь в этом мутном потоке нелепых обвинений, смехотворных мелких придирок, обличений самых истеричных, – нет-нет, да и задашь себе вопрос: может, так и надо, стоять не за правду, а за своих, какими бы они ни были? А вдруг свои, в отличие от чужих, действительно всегда правы? Возможно, крик «наших бьют!» – единственная истинная мораль?

И жил в нашей принудительной коммуне местный алкаш Аполлон Аполлонович. У него лицо безобидного городского дурачка – и Великого инквизитора, печального донельзя Пьеро – и разухабистого гармониста, пропившего анамнясь нательный медный крест.

Такой до-обренький паскудник, бомжатина с глазами Иисуса. Сам от себя человек смертельно устал – и при этом всё ещё мальчик-озорник.

И тут к нам заявился чиновник из управы вручать награду Аполлону.

У чиновника рыхлое лицо улыбчивой деревенской бабушки – и оскал капитана «Летучего голландца». Выражение одновременно жалобное – и иезуитское, лукавое. Глаза простецкие – и двойная эсэсовская руна «зиг» морщиной во лбу.

В общем, добрейшей души людоед.

Оказалось, что награда эта тридцать лет по городам и весям Аполлошу искала и наконец – нашла!

Награду, как положено, обмыли. И разговор сразу принял сомнительный оборот.

– Вот как вас высоко ценят! – возгласил чинуша. – Любите свою родину!

– Любить этот бомжатник? За что? За фамильных тараканов? – хихикнул кто-то.

– О-о-о! – зашёлся от счастья мой брат. – Начался спор патриота с пушечным мясом!

– Ой, моя ты матушка! – завёл, как плакальщица на деревенских похоронах, Аполлон Аполлонович. – И зачем родила ты меня в этой злой сторонушке! – ренегатом оказался приколист.

Чиновник заклеймил его ненавидящим взглядом. Но Аполлон не унялся.

– Коммуналочка моя! За что ты травишь меня! И никто меня не защитит, как телёнка, ведомого на убой, – алкаш закашлялся от избытка чувств. И закончил, обозначив заголовок своего выступления:

– Плач по «маленькому человеку».

– Да сам ты себя травишь, – не выдержала тётя Клёпа. – Кто на днях жидкость для мытья окон хлебал? Не телёнок ты, а поросёнок.

Аполлон хрюкнул от удовольствия. Диалог налаживался.

– А и верно: у нас человек – бюрократическое или пушечное мясо. Людей в этой коммуналке рождают и растят только для того, чтобы нас кто-то ел. Как телят, предназначенных на убой, – со скверной улыбочкой поддакнул Павел.

– Да что Вы несёте! – завопил оскорблённый в лучших чувствах чиновник. – Вы что, на войне были? Вы порох нюхали? Вы ж даже в армии не служили, наверняка.

Любой дурак знает, если не оборонять свой дом, зайдут качки, братки или иные бандюганы, вынесут всё подчистую, жёнушку вашу отымеют и вас по голове чем тяжёлым приложат. Просто так, для порядку. Так что с волками жить – по-волчьи выть. Надо уметь защищаться. А вы тут свои гадости тявкаете. Просто надо родной дом любить. Тогда пацифистских закидонов в голове не заведётся.

Раздались голоса:

– Наша любовь к родине всегда неразделённая!

– У нас на Руси кресты носят, спрятав под одежду, – неожиданно влезла моя бабка. – Стало быть, про любовь к Богу не голосят истерично на всех перекрёстках. Это дело сокровенное. В душе совершается тайно. И всякая настоящая любовь такова.

«Настоящую нежность не спутаешь Ни с чем, и она тиха», – говаривала Анна Ахматова.

– Декадентка ты хренова, – возмутился чиновник. – Пока я буду втихую давиться любовью к родному дому, молодые обормоты сопьются, сторчатся и просто обратятся в приставки к своим гаджетам. Дом развалят и уничтожат. А вы со своей белогвардейской швалью всё будете причитать про тайную любовь.