Я ломанулся в Кабановск. И тут накрыло по полной. К деньгам по четыре ноля прибавили, только на них ничего не купишь. Помню, за хлебом однажды зимой отправился. Вернулся домой, а яйца в штанах звенят. Час и пятнадцать минут на морозе в очереди.. Так ведь и этих денег – с нулями – уже не платят. Скоро, сказали, зарплату гречкой будут давать. Хоть совсем уходи из врачей! Только я ж ничего не умею больше. С нашей станции доктор Семёнов пытался на рынке кассетами торговать. Видать, проторговался вконец. Однажды во время дежурства зашли на станцию двое. Сильно не били. Нос поломали одним ударом и тут же сделали ноги. Так он в ментовку даже не стал звонить. У них, говорит, все менты куплены.. – и Лёха махнул обречённо рукой, давая понять, что рассказ окончен.

Третьяк понимающе кивнул и вернулся к своей истории :

– Знаешь, я тоже нормально жил при Советской власти. После армии балду не пинал. На завод станков-автоматов устроился. Ну, там, на Промышленной. Длинный такой зелёный забор с большими воротами. Напротив автобусного. Не помнишь? Ладно, это не важно. Важно другое – тити-мити на заводе платили исправно. День в день. Зарплаты хватало на всё. Ещё и откладывать получалось. Прикинь, я ведь жениться даже успел. На заводской чувихе с отдела кадров. Комнату сразу отдельную дали в общаге. Двенадцать метров плюс толчок, типа гостинки. Сберкнижку завёл – начал копить на машину. В профкоме путёвки вымутил в санаторий. Да не куда-то, а в Крым! Всё было, как у людей. Ты не поверишь, накатал заявление в партию. Да ладно, не делай такую рожу, это же я спецом. Для того, чтобы двинуть очередь на квартиру. Откуда мне было знать, что партийный билет превратится в кусок картона? Как и сберкнижка..

**********

Всё изменилось, когда закрылся завод. Вроде как обанкротился. Из-за долгов. До сих пор не могу допереть, откуда взялись долги, если продукцию гнали исправно в три смены. Зарплаты, сказали, больше не будет. Деньги закончились. Половину людей сократили, остальные сами уволились. Одно хорошо, никого из общаги не выгнали. Только сама общага превращалась в холодное, мрачное логово. Мусоровозы больше не заезжали в наш когда-то ухоженный двор. Один за другим контейнеры сволокли на пункт приёма металла. Вонючие горы отходов росли у крыльца. Нетающим снегом рассыпался мусор по лестницам и коридорам. И, что было самое удивительное – вскоре жильцы уже относились к мусору точно так же, как к январским сугробам. Перешагивали, поднимая повыше ноги, старались обойти стороной, отряхивали сосредоточенно обувь. Но не испытывали чувства брезгливости. И не пытались ничего изменить, понимая всю бессмысленность борьбы с неумолимой стихией.

Редкий день обходился без отключения электричества. Иногда приходилось сидеть в темноте часами, а иногда и сутками. В чёрных окнах ночами мерцало бледное пламя свечей, будто время в общаге двигалось вспять, вращая стрелки часов назад – в эпоху без света, тепла и надежды на будущее. Горячую воду теперь не давали неделями. А если давали, то из горячего крана струился слабенький ручеёк комнатной температуры. Та же вода вяло журчала зимой в батареях. Одна стена в нашей комнате выходила на торец дома. К началу декабря она промёрзла так, что на обоях наросла корка льда толщиной в палец. Спали в шубах, шапках и валенках. Соседи поставили в комнате печку типа «буржуйки». Трубу закрутили в форточку. Уголь страдальцы подворовывали в детсадовской котельной. Когда кончался уголь, топили книгами, да журналами. Оно и понятно – дочке четыре года. Нужно было обогреваться.