Ко времени вступления святителя Тихона на кафедру новые церковно-государственные отношения приняли уже вполне устоявшийся характер, но, судя по воспоминаниям о святителе современников, были неприемлемы для него. С самого начала своей архиерейской деятельности он тяготился ею. С юности он стремился к уединению, рассматривая уход от условностей официальной должностной деятельности как реальную возможность сохранить в себе дух истинного христианства. Он действительно жил по слову Божию и призывал других быть христианами не на словах, а на деле. «Не верит тот слову Божию, который не тщится по правилу слова Божия жития своего исправлять, – напишет он позже в одном из писем. – Како бо не будешь тщаться делать, что повелевается в Писании, когда точно веруешь, что Бог, Создатель и Господь твой, тебе тое повелевает?» (Письма Келейные, 16). Следуя представлениям об идеале епископского служения, святитель неизбежно входил в противоречия с окружающими. Многие его начинания по исправлению духовной жизни в епархии наталкивались на настоящее сопротивление властей. Пробить эту стену равнодушия и отчуждения было чрезвычайно сложно, почти невозможно. «От лучших людей Екатерининского времени мы знаем, какой опаляющий искус приходилось им проходить в искании смысла и правды жизни, в этот век легкомыслия и беспутства, чрез стремнины хладного безразличия и самого жгучего отчаяния»[8] – пишет протоиерей Георгий Флоровский.

Его натуре вообще была чужда внешняя деятельность, его сознание не было политизированным, его ум – прежде всего ум нравоучителя, аскета и созерцателя. Он мыслил категориями вечности, ежеминутно переживая реальность как отражение совершающегося Божественного Промысла о мире и человеке, и среди административной суеты никогда не оставлял своего главного делания – молитвы и богомыслия. Неофициальная, келейная жизнь святителя являет нам образ простого монаха, каким он хотел быть в самом начале своего жизненного пути. В его келье – только самое необходимое, а порою нет и этого; здесь он ходит в лаптях. Он не любил, чтобы ему прислуживали, и делал все сам. Он мог проводить целые ночи в молитве и всегда следил, чтобы ум его не был праздным, – в редкие свободные часы читал Священное Писание и книги святых отцов или просил читать вслух келейников. Псалтирь и Новый Завет он знал наизусть… Святитель входил в частную жизнь своих пасомых, когда слышал о ссоре или вражде между людьми, любил общаться с простецами и говорил, что в разговоре с ними он находит себе некоторое успокоение…

Конечно, его деятельность на кафедре и последующее добровольное устранение от управления епархией не были открытым протестом против государственной политики по отношению к Церкви. Но сама его жизнь и отношение к святительскому служению были своеобразным внутренним противостоянием существовавшему порядку вещей. Именно благодаря искренности, твердости в вере и некоей наследственной праведности, которых всегда ожидает русский человек от лиц духовного звания, он принес своей пастве великое благо, которое не забывается со временем: люди стали свидетелями действительной жизни во Христе. Святитель Тихон послужил Господу и человеку прежде всего своим личным благочестием, и именно простому народу было дано почувствовать близость его души к Богу: «Богу пожалуется», – говорили об архипастыре воронежские граждане, увещевая кого-либо повиноваться его наставлениям[9].

Постоянные административные заботы, которые никогда не оставляли архипастыря, превышали меру его сил и привели его в полное истощение. Святитель все более чувствовал, как он сам говорил, тяжесть епископского омофора.