Антон поднял глаза от листа и задумался.

Сегодня пейзаж на очереди больничный. В больничку Антон последние недели наведывался часто, и по большей части – безуспешно, а смешно то, что до неё так же ехал 13 трамвай, точнее, не ехал, как вы уже могли догадаться. Так вот, Больничка была местом абсурдным, странным, сюрреалистичным. Она находилась недалеко от того места, где погибла от падения с шестнадцатого этажа старая подруга Антона, это случилось больше трех месяцев назад, но факт и весь ужас произошедшего начали доходить недавно.

А больничка представляла из себя старое двухэтажное здание, построенное в начале прошлого века, выкрашенное рыжей краской, уже облупившейся, как и соседние дома. Рядом стояли в грязном снегу, перемешанном с песком, тополя с ветками, похожими на шарики из коры. Ветхие доски-ставни на балконе одного из домов и сидящие рядом вороны. Из-за высокой влажности картинка была четкой, томной, и даже сладкой.

Художник: Мария Иволгина

***

А внутри больнички был совсем другой мир, и трудно сказать наверное, что ты там увидишь, пока, собственно, не увидишь. Это были лабиринты российской бюрократии, в которых ты узнаешь о том что с собой нужен какой-то документ только тогда, когда он уже-вот-сейчас-нужен-а-где? А нету его. Кто ж знал.

Толпы студентов, проходящих медосмотр. Иной раз попадутся милые ребята, иной раз – жалкие грубияны. Можно сидеть рядом с красивой девушкой и полностью испортить впечатление от внешности её речами, изобилующими ругательствами и демонстрирующими неуверенность в себе через агрессию к другим. А можно проникнуться симпатией к персонажам, которых в обычной жизни просто не замечают.

У древних греков было понятие – калокагатия, которое означало тождество внутренней и внешней красоты. То есть, если человек красивый, значит – хороший. «В здоровом теле здоровый дух» – тоже пошло примерно оттуда. Но потом время разрушило эту концепцию, разобрало по кирпичикам и поставило сверху жирный крест.

Еще была врач-терапевт, которая легким отношением ко всему снимала напряжение больничной безысходности и подступающего со всех сторон вируса абсурда. Лечила она, возможно, абы как, и вопросы странные задавала, но в этой обители попустительства она была своего рода маячком, к которому приятно было возвращаться.

Были плакаты про болезни. Антон иногда долго смотрел на них, прислонясь к стене, и думал о том, как сложно устроено человеческое тело и как мало мы знаем о том, что у нас прямо под носом, и даже в самом носу. Наше тело – это практически другая планета, где живут органы и клетки, а ты этой планете что-то вроде Бога, только очень плохого, потому что не всеведущий. Если бы на твоей планете существовали философы, то уже давно там появился бы какой-нибудь Ницше, который сказал, что ты умер. Ты бы конечно, посмеялся, услышав это – ведь тогда бы он тоже тотчас умер, если был бы прав. Ведь он часть тебя.

Но ты его не слышишь. Ты даже не знаешь, есть ли в твоем теле такой философ. Смотришь только на космос вокруг, где вращаются другие планеты, из камней, газа или льда, то светятся, то смердят, и на каждой умирает Бог.

***

«Человек – система, даже его сознание – это не целое, неизменное, оно может состоять из нескольких частей, поэтому Эго – обреченная на жалкое существование структура, цепляющаяся сама за себя, и этим препятствующая собственному развитию.

Надо понимать – что ты Бог для всех своих тел, и судьба и развитие каждой клеточки в тебе зависит от твоей воли к эволюции. Как в протестантизме – ты можешь трудиться, поститься, молиться и слушать радио радонеж, но если на тебя не снизойдет благодать божия, то ты не спасешься.