Спешу. Дай твою головочку и наших малых, я вас всех обниму, расцелую и благословлю.

Леонардо читаю… интересно. Особенно посещение им своей родной деревни Винчи… А.

Дорогая Женюра!

Пишу теперь тебе реже, так как очень некогда, а посылать телеграммы почти невозможно – ты это имей в виду. От Сережи из Каменца получил большое письмо, теперь он, вероятно, в Петрограде и все тебе обстоятельно опишет. У нас в квартире, по его словам, все в порядке. Мишу с козочкой он оставил там, ты их не забудь и высылай на них Кате деньги. У нас теплынь полная, и я хожу в летней рубашке. Давай себя, малышей, я вас обниму, расцелую и благословлю.

Дорогая моя Женюра!

Теперь с письмами очень трудно, а с телеграммами и совсем невозможно. Ты это, милая, имей в виду. Сейчас посылаю особую оказию и надеюсь переслать тебе и телеграмму. Ты не обращай внимание на то, что местом подачи ее будет совершенно случайный город. Я посылаю их, напр[имер], с моим раненым офицером, а где он положит? От тебя писем нет, но я терпелив и знаю, что не сегодня-завтра я их получу от тебя целую кипу.

О Сереже я тебе уже писал; он сейчас, вероятно, уже у тебя и все тебе подробно расскажет. У нас с Пономаренко завелась новая козочка, и он с ней возится, как кот с салом… кричит она по целым дням, то убегает куда зря, то валяется по целым часам… […]

В спокойные минуты почитываю Леонардо, осталось около 200 страниц: интересная эпоха и люди, ее наполнявшие. Вранья исторического, вероятно, масса, но об этом мало думаешь. Присылай затем другие, начиная с Юлиана. Я нахожу, что это очень хорошо, забыться иногда в боевой обстановке над чтением занимательной книги.

Как живете вы и где умудряетесь найти для детишек зелень? Как будешь решать вопрос с Генюшей? Пиши мне об этом. Сережа тебе расскажет много интересного, хотя застал он меня в плохой обстановке и в плохой форме. Как ты, моя неоцененная голубка, выглядываешь сейчас и как себя чувствуешь? Как папа с мамой? Не сегодня-завтра ожидаю кипу твоих писем. А теперь давай твою головку и глазки, а также малышей, я вас крепко обниму, расцелую и благословлю.

Дорогая моя Женюра!

Я думаю, что в один из дней ты разом получишь четыре телеграммы после долгих дней. Дело в том, что ввиду трудности посылать телеграммы обычным путем я стараюсь послать их с каждой оказией… да и сами почтари от себя поручают разным людям… Писем от тебя нет, но надеюсь скоро иметь, так как дело начинает вновь налаживаться.

Леонардо кончаю. Конец написан много лучше, но слишком печально; нытье и скорбь на всех страницах. Судьба героя, правда, печальна, но печальна под маленьким углом людских неудач и непризнания современников, что 60-летнего великого человека едва ли особенно и так удручало, как это обрисовывает Мережковский. Рафаэль и Микель-Анджелло обрисованы ярко, но правдиво ли? Не слишком ли автор много берет на себя? Всё это великие люди, и подходить к ним надо с особым масштабом, а то получается такая карикатурная сцена, как папа Лев Х, издевающийся над Микель-Анджело! Италия у Мережковского слишком какая-то холодная, как будто наша средняя Россия… Колорит взят, прямо, ошибочный.

Другая наша козочка растет, бегает и радует сердце Пономаренки; я рад, что он хоть ею занялся, иначе он может лопнуть от безделья. У нас тепло, полное лето, но фруктов нигде нет, а с ними чего-то не хватает. Вишня еще зеленая, яблоки маленькие. Конечно, ребята – как саранча, и это все расхватывают, как они вообще набрасываются на все, что можно жевать. Сколько они могут есть – уму непостижимо. Народ прочный, нечего сказать. Два дня бьет его артиллерия, а перестали часа на два, ему как с гуся вода… опять пошли по окопам сказки и гармоника. Как-то ты, золотая моя детка, чувствуешь себя сейчас? Занимается ли Генюша? Трудно ему, но надо. Давай мне твою мордочку и подводи всех троих, я вас обниму, расцелую и благословлю.