Ты все спрашиваешь, ел ли я блины. На Масленице это у нас не вышло, раз ели, да и то, с плохой только сметаной, но когда мы на первой неделе отговели, а в начале 2-й прибыли из России наши масленицкие запасы (икра, семга, сметана), мы стали есть блины через день, до изнурения… Сейчас отдыхаем, ослабли.

Вчера ночью из деревни, о которой я тебе уже говорил и которая находится в нейтральной зоне между нами и австрийцами, мои разведчики вынесли на руках четверых детей народного учителя; старшему 7 лет, младшей 1,5 года. История здесь обычная, но полная драмы. Когда мы заняли эти районы, учитель, оставив жену с детьми, отправился во Львов слушать курсы русского языка. Нагрянули мадьяры, жена растерялась и бежала, оставив детей на попечение старухи крестьянки. Дети прожили в таком положении более месяца, пока вчера не прибыл отец, указал нам дом и дал возможность разведчикам ночью вынести детей. Сегодня спрашивал отца, говорит, что старуха кормила их квасом и капустой и еще чем-то и дала им возможность не умереть до прихода отца. Дети страшно исхудали, оборвались. Трех старших закутали в тряпье, а маленькую Женю так и взяли полуголую; солдат забрал ее под шинель… несли по глубокому снегу в гору на позицию, где офицеры в землянке детей отогрели, накормили, закутали и затем доставили сюда… Теперь они на станции, готовые к отъезду во Львов. Отец, рассказывая мне всю эту историю, долго крепился, а потом горько заплакал… Хорошо, что австрийцы или опешили, или прозевали; открой огонь из своих окопов, они могли изранить и детей, и разведчиков. Жена вчера в ожидании мужа и детей проспала в денщицкой, прикорнув в углу… С ней и говорить опасно: так изнервничалась, что сейчас же начинает дрожать. Сверх того, страдает зубами (флюс) и ожидает месяца через 1–2 пятого…

Получил из Каменца письмо от Осипа; пишет, как были рады ему граф с графиней, Истомин… Даже Фрид, увидевший его на улице, выразил свое огорчение и тоску по нам с тобою. Живность наша вся в целости, живет в нашей квартире Катя с мужем, что, ввиду отсутствия теперь водки, является, по моему мнению, вариантом довольно утешительным. Осип везет оружие… ради Бога, отбери сейчас патроны, чтобы молодые воины не вздумали себя калечить; я положил патроны, да и сам теперь не рад.

Сейчас пришел старик русин и говорит, что ему есть нечего. Денщики острят: «Придется зачислить его на довольствие». Так и приходится делать. Приказал кормить.

С моим Георгием затяжка; все требуют номера и время приказов получения мною Георг[иевского] оружия и Влад[имира] 3 ст[епени] с мечами. С моим генеральским чином тоже затяжка. Но это вздор, а вот Георгий меня волнует… Посылаю справки, какие только могу, и очень нервничаю… Все мне кажется, что что-либо выйдет не так.

Жду теперь ваши дальнейшие карточки, а пока эта стоит на столике, и я на нее нет-нет, да и поведу глазом, то возьму в руки и начинаю более специально рассматривать «мое гнездышко», как ты хорошо выразилась. Давайте же свои рожицы, мне теперь яснее, что я целую. Обнимаю, целую и благословляю вас.

Целуй папу с мамой.

Дорогая моя Женюрка!

Я забыл тебе написать, как определен Думой мой подвиг, за который я получил Георгиевское оружие. Слова такие: «12 августа под Монастыржеской у опушки леса, когда обнаружился охват с трех сторон противником наших спешенных частей, он (разумеется – твой супруг) совместно с хорунжими Голубинским (там же и убитым) и Ковалевым собрал разрозненные части и в ста шагах от неприятельской цепи руководил огнем…» Фактически с одной стороны неприятель подошел шагов на 70. Кроме того, не упомянуто мое ранение, ранение подо мною лошади и пробитие пулей фуражки… Дело это, конечно, не изменяло, но было бы выразительнее… Впрочем, на это имелись свои причины, о которых я тебе, кажется, писал. Вчера получил от Дуси (помнишь, работала в Г. П. [ «Голосе Правды»