Я нашел здесь письмо от моих родителей для тебя и пересылаю его тебе. Я его еще не прочел, прочитаю, закончив это письмо к тебе. Веймар милый, веселый, но очень пустынный. Это красивый маленький провинциальный городок <…> Я чувствую, что долго здесь не пробуду. Твои словечки: «мой миленький, маленький уродец» и пр. и пр. непрестанно звучат у меня в ушах и призывают к тебе. Ах, боже мой, как можно быть таким старым, таким уставшим от всего и в то же время чувствовать себя ребенком, отнятым от груди? Мне совершенно необходимо твое присутствие, чтобы я мог переносить самого себя. Когда я не являюсь существом горячо любимым, я становлюсь самым жалким существом. И потом, я нахожу очень смешным писать к тебе. Это все равно если бы я запел вместо того, чтобы говорить.
Сегодня ты увидишь детей и совершишь всякого рода неверности по отношению ко мне. Но берегись, скоро наступит и мой черед. Тем не менее обними их за меня, моих счастливых соперников, и прочих тоже.
Доброй ночи. Я ложусь спать. Может быть, только ради того, чтобы прервать храп дожидающегося меня Щуки, который, боюсь, охотно бы обошелся без удовольствия помогать мне укладываться. Доброй ночи, моя милая кисанька.
7 (19) сентября 1841 г. Веймар
Милая кисанька, я только что вернулся от большого обеда, который великая герцогиня давала в честь кронпринца Баварского, прибывшего невесть откуда и отправляющегося неизвестно куда; я видел только, как он внезапно вошел в сопровождении своей свиты, Цоллера, слащавого Воблана и пр. и пр. Надобно знать, что единственное развлечение здесь – это обеды у великой герцогини и пр. и пр. В конце концов, это скучно, и мне не терпится сказать о Веймаре: я там был.
Вчера утром, милая кисанька, я получил твое письмо. На меня пахнуло нашими сказочными временами – тот же размер листа, та же надпись на конверте, тот же почерк – но, слава богу, на этом сходство и кончается. Насколько больше я люблю настоящее.
Мне бы внести больше порядка в мое письмо, но это невозможно. Я вернулся от обеда. В сущности, здесь нет ничего примечательного, кроме великой герцогини, я бы хотел, чтобы ты с ней познакомилась. Она настоящая великосветская дама, и нелепо, словно она здесь по недоразумению, видеть ее, с величественными манерами, среди ничтожного провинциального и педантичного веймарского окружения. Она оказала мне самый любезный прием. Я обедал у нее через день после моего приезда. Назавтра я провел у нее вечер <…>
Я уже знаю более или менее всех здесь и не могу пройтись по улице, чтобы не встретить человека, которого знаю по имени. Подумай, как это весело. Еще и поэтому я спешу уехать <…> Добрая Клотильда по-прежнему настолько же резка и неуживчива со всем миром, насколько обожает своего мужа. Однако если обожание мешает мне, когда я являюсь его предметом, то оно глубоко досаждает мне, когда я являюсь всего лишь свидетелем его. Что касается до Мальтица[15], скучная жизнь, без круга общения, перевозбудила его нервы до крайней степени, и он, при всей его доброте, порою бывает взбалмошным, как болезненный ребенок.
15 (27) сентября 1841 г. Дрезден
Милая моя кисанька, мне кажется, словно прошли века со времени нашей разлуки. Ах, какое скучное развлечение – путешествие. Вот я, со вчерашнего дня, и в Дрездене, а приехал я сюда лишь для очистки совести. Однако вчера, подъезжая к городу, я был в самом сентиментальном настроении, чем-то напоминающем сон. С Дрезденом у меня связаны очень дорогие воспоминания, которые ближе мне, чем воспоминания, касающиеся меня лично. Здесь родилась ты, и этому маленькому обстоятельству, которое в то время было так чуждо моей судьбе, суждено было стать ее основой, а в то же время иная жизнь, иное прошлое… но полно вспоминать! Воспоминания опьяняют, как опиум, и с первых же строк портят письмо. Моей сентиментальности могло способствовать движение паровика, своеобразно действующее на нервы… Однако постараемся придерживаться повествовательного слога… Я покинул Веймар 24-го, мысленно прося у Мальтицев прощения за то, что под влиянием скуки был несправедлив к ним. Еще накануне отъезда они пригласили меня обедать в обществе невестки Гёте