Юфрозина, схватив щенка за шкирку двумя пальцами, выскочила с ним за дверь, Волчок в отчаянии бросился следом, вернулись они без щенка, мальчик цеплялся матери за руки.

– Пожалуйста! – умолял он. – Его можно вылечить!

– У него живот раздут, – отрывисто отвечала Юфрозина, – он уже не жилец! Как ты посмел притащить его в дом, где дети? Руки! Все. Мойте руки!

Девочки уже теснились рядом с рукомойником в кухне – Юфрозина была в такой ярости, как будто щенок был разносчиком чумы. Перехватив взгляд старшего сына, она с угрозой рявкнула:

– Только попробуй еще тронь его. Увижу – утоплю в нужнике!

Я в ту минуту не сомневался, что она это может.

Злобно сверкнув глазами, Волчок метнулся к двери, но Юфрозина бросилась на него, как коршун, и, схватив за горло и за плечо, начала колотить мальчика головой и спиной о стену. Ее ногти впились Волчку в шею, оставив кровавые ссадины, она трясла и била его, как тряпичную куклу, а он, словно кукла, мотался в ее руках, не делая попыток вырваться.

Аранка подскочила и вцепилась матери в локоть.

– Что ты творишь? – закричала она.

Юфрозина отмахнулась и оттолкнула ее, но сына отпустила. Пару мгновений она стояла, тяжело дыша, хватая ртом воздух – а потом стремительно вышла прочь, прямая и жесткая, как железный лист. Я слышал, как хлопнула дверь в комнату, а потом – глуше – дверь мастерской.

– Сука, вот же сука! – причитала Осока.

– Замолчи! – властно одернула ее Пири. – Как ты о матери говоришь!

Осока повернулась к старухе спиной.

– А ты что стоишь, как баран, пока она тебя лупит? – зло крикнула она брату.

Словно по команде «отомри», Волчок отпрыгнул от стены и вылетел за дверь.

Я стоял, онемев, как прибитый к месту. В первый раз в жизни на моих глазах взрослый так жестоко бил ребенка. Опустив взгляд, я понял, что у моей неподвижности была и еще одна причина: оказывается, все это время Ива стояла, прижавшись к моим ногам так крепко, что было больно коленям. Я пытаюсь вспомнить, где был Лютик, но не могу – он словно растворился в комнате.

Я был совершенно беспомощен. Я проклял свой дурацкий маскарад и ложь, которая обязывает меня безмолвно смотреть на то, что происходит. Если бы я был в доме в положении миротворца! Я мог бы все остановить, схватить Юфрозину, сказать, как учили: «Стойте! Ссориться и драться вы можете и без моей помощи! Давайте разберемся».

Ох, Марит, что же я вру тебе и себе! Ничего я не мог. Я онемел и остолбенел, и до сих пор, стоит мне вспомнить перекошенное злобой лицо Юфрозины, обморочные глаза Волчка и стук его головы о деревянную стену, и метки от ногтей на шее, меня начинает мутить. Выходит, что я трус, юная Аранка оказалась храбрее меня. Какой стыд! Меня тошнит от самого себя и от того, что я видел, от этой неприкрытой злобы и непонятной, внезапной жестокости. Ненависть и страх наполнили комнату так, что трудно стало дышать. И я тоже был в ненависти и страхе, был частью этого, я словно был избит и унижен вместе с Волчком.

Но я не скажу тебе всего, если не упомяну еще об одном чувстве. Посреди ненависти и страха, и невыносимого напряжения доверчивое объятие маленькой девочки – то, как крепко, ища защиты, она прижалась к моим ногам – стало для меня глотком воздуха. Робкое тепло ее тела, хватка воробьиных пальцев, чувство моей собственной важности для нее в эту минуту – все это немного смягчает сердце. Неловко признаваться, но я чувствую нежность и желание ее защитить – и следом приходит надежда и стремление разобраться.

Не могу сегодня больше писать, хотя рассказать еще есть о чем. Продолжу в следующем письме.