К наступившему моменту канониры, всегда державшие пушки в заряженном состоянии, уже осуществили «рекомендованный» залп, остальные же сподручные «братья», верные соратники отчаянного старого «волка», отдавшего неоспоримое приказание, перекидывали на соседнее судно «морские кошки» (крюки, с привязанными канатами) и клали на борта деревянные лестницы, предназначая нехитрые вспомогательные предметы для более эффективной переброски основной части оголтелой команды на близ расположенное соседнее судно. Словно саранча, «посыпались» озверелые, отчаянные пираты, представлявшие собой невероятно жуткое зрелище; где-то сверкая «разношерстной» экипировкой, а где-то оставаясь попросту с голым торсом, они перескакивали на современный военный корабль и тут же нападали на всякого, кто только не попадался им на пути; кого-то они убивали, а кого-то, кто успевал поднять обе ру́ки, великодушно делали пленниками. Общая картина представлялась несказанно ужасной и отовсюду слышались неизменные признаки ведомого боя: истошные стоны, остервенелые крики, пистолетные выстрелы, непродолжительные автоматные очереди, лязганье сабель, мольбы о пощаде, победоносные крики восторга – словом, экипаж боевого сверхсекретного судна, обученный топить как любую надводную цель, так в том числе и подводную лодку, сейчас был застигнут врасплох, и в полном составе, одним матросом не доходившим до сорока человек, оказался полностью неспособным достойно сопротивляться, и хоть как-то противостоять разъяренным и страшным бандитам, всю свою жизнь проводящим в битвах, походах, кровопролитии, а главное, имеющим численный перевес, превышающий защитников больше чем вдвое. В настоящем случае сделанное сравнение можно считать совсем не пустыми словами, поскольку команда соперничавшего брига равнялась ста пятнадцати кровожадным убийцам, не ведавшим страха и не знавшим ни малейшей пощады по отношению к тем, кто все-таки отваживался вступить с ними в краткосрочную схватку; говоря точнее, сто десять из них успешно переместились на соседнюю палубу, где теперь безжалостно буйствовали и жестоко тиранили ничего не понимавшую малочисленную команду.

Действительно, матросы американского корабля, и без того находившиеся под страхом попасть в ужаснейший переплет, и готовившиеся вступить в отчаянное противоборство с разбушевавшейся непогодой, оказались теперь подвергнутыми еще одному жестокому испытанию – столкновению с вроде бы давно вымершими морскими разбойниками, явившимися перед ними неожиданно, точно из неоткуда, и притом в самом устрашавшем и ужасном обличье – как тут было не впасть в сверхъестественный ступор? Поэтому и неудивительно, что большая часть современных матросов именно так и сделала, предоставив лишь небольшой горстке более отважных товарищей попытаться отстоять честь американского флота, собственную свободу, а в том числе и горделивую независимость, вступая в неравную, практически рукопашную, схватку, где огнестрельное оружие если и приносило хоть какую-то пользу, то весьма неощутимую, еще только больше раззадоривавшую безжалостных «выродков», возникших будто бы с того света. Бой был короткий и не превысил более чем двадцать минут; закончился он так же внезапно, как и чуть раньше изволил нача́ться, – сразу после пленения Вильямса, бесцеремонно свергнутого пиратами со значимой должности и беспардонно вытащенного из командной рубки и на всеобщее обозрение, и на скорый суд беспощадного пиратского капитана.

Касаясь последнего инцидента, требуется уточнить, что честь закончить непродолжительную схватку выпала двум морским бандитам, откликавшимся на прозвища Стинджей (в переводе на русский – Скупой) и Трамп (по-русски значит Бродяга): первый представлялся мужчиной пропиты́м и рано состарившимся, хотя и достигшим всего-навсего сорокачетырехлетнего возраста (он был невысокого роста, нескладного телосложения, полностью лысый, с оголенным торсом, испещренным неприятными шрамами, и выделялся объемным, словно картошина, носом, беспрестанно бегавшими темно-серыми зенками и крайне неприятной щетиной); второй выглядел вполне прилично, соответственно достигнутых тридцати восьми лет (он виделся одетым в аглицкое сукно, перехваченное кожаной перевязью, при худощавом телосложении и высоком росте, смотрелся несколько несуразно – похож на оглоблю – и обозначался некогда красивым лицом, на удивление гладко выбритым; на нем до сих пор отчаянно блестели голубые глаза, а расстояние от правого виска и до самого подбородка обезображивалось страшным, давно зажи́вшим, ранением; ну, а венцом неприглядного облика можно выделить белокурые, кучерявые локоны, спускавшиеся сверху и представленные немытой, нестриженной шевелюрой) – и вот именно эти два бравых «мо́лодца» ворва́лись в служебное помещение застывшего командера. Воспользовавшись его обескураженным состоянием (когда Хьюго мало того что находился под впечатлением от страшного вида бури, но еще и был введен в непривычное, безвольное состояние, вызванное внезапным появлением едва ли ни средневековых головорезов), отчаянные «выродки», под прицелами давно устаревших, но все еще действенных пистолетов сумели всесторонне доходчиво до него донести, что сопротивление с его стороны является глупым, а главное, полностью бесполезным. Случай казался настолько неординарным, непрописанным ни в одном военном учебнике, в котором единственное, что Вильямс успел было сделать, – неуверенно потянулся правой рукой к кобуре, закрепленной на поясе; разумеется, он хотел воспользоваться индивидуальным оружием, но был оставлен обескуражившим окриком, последовавшим от злобного разбойника Трампа: