– Бабушка Аня, Вы не знаете, где мою жену черти носят?

– Нет, Эдик.

– Почему Вы такая бледная? Вам плохо?

– Плохо. Я руку сломала.

– А-я-яй! В такую погоду лучше на улицу не выходить.

– Сейчас наверх к Дусе поднимусь, а потом из дома ни ногой!

Он занялся какими-то делами, а я выскочила, точнее сказать, вывалилась на лестничную клетку. Времени мало, очень мало, а я не хожу, ползаю. Дашку спасать надо, бедную мою дурочку непу-тевую. Хорошо, что милиция в соседнем подъезде располагается. Хорошо, что сапоги я не сняла, не успела. Так без пальто туда и потащилась. Участковый, совсем молодой мальчик. Надо толково все объяснить, чтоб сразу понял, как Дашка говорит, въехал.

– Добрый вечер, я Анна Петровна Давыдова, по мужу Ревадзе, живу в 56-ой квартире. С Дарьей Гороховой и ее мужем Эдуардом Папишвили. Он сегодня ее убить собрался. Вы обязаны не допустить этого!

– Минуточку. Это он сам сообщил Вам о своем намерении, или Вам карты на то указали?

– Сынок, я в своем уме. Послушай внимательно. Сердцем слушай. Дело очень серьезное. Он сейчас по телефону говорил, по-грузин-ски. Думал, никто язык не понимает, можно говорить, не таясь. А я понимаю по-грузински, у меня муж грузином был. Он сказал какой-то Тамрико, дословно: «Подохнет, как мать. Клофелин забрал.Скоро будем вместе. Люблю. Целую».

– И что это значит?

– А то, что Дашина мать пьяная под забором замерзла насмерть. Сегодня мороз. Он клофелин где-то забрал. И любит он какую-то Тамрико, не жену свою Дашку. Она одна. С ней что случится, площадь ему достанется. Думай, мальчик! Быстро думай. Она вот-вот дома будет. Каждая минута дорога.

– Анна…Петровна, может, Вы перевели что-нибудь не так? Давно не практиковались в языке…

– Ну, уж «клофелин», он и на грузинском «клофелин». И остальные слова точно помню. Как я могу забыть «люблю, целую».

Он колебался всего минутку. Все понял верно. Хороший мальчик, правильный.

– Анна Петровна, Вы идите домой. Постарайтесь предупредить соседку, чтоб ничего не пила, не ела. А еще лучше, чтоб подыграла ему, вроде она уснула. А я рядом буду, не волнуйтесь.

– Да как же не волноваться?!

– Держитесь. А что у Вас с рукой?

– Сломала сегодня.

– Да, день у Вас не легкий выдался. Ничего, бабушка, все пройдет. И этот день тоже.

– Спасибо тебе, сынок, на добром слове. Зовут-то тебя как?

– Василий. Вася.

Кое-как доковыляла до подъезда. Уже заметно подморози-ло. И надо же, счастье, Дашенька подъезжает. Все-таки есть бог на свете!

– Ты прикинь, баб Ань, он дома оказывается! А ты чего без пальто? Правда, рехнулась на старости лет…

– Дашенька, помолчи, меня послушай…

– Да не собираюсь я тебя голую на морозе выслушивать. Пойдем домой, там поговорим.

– Нельзя дома. В подъезде меня выслушай.

И она выслушала. Всегда вспыльчивая, грубая, не перебила меня ни разу. Первый раз в ее совсем еще короткой жизни. Потом помолчала и спросила:

– А с этим, что делать? – и вынула из кармана пакетик.

– Ничего Дашенька, вырастишь. Я как могу, помогу. А ему гово-рить…

– Ни за что не скажу! Слушай, а мент меня не кинет? Придет?

– Он мне показался приличным человеком. Толковым и порядоч-ным.

– Ой, баб Ань, у тебя все хорошие. Порядочный мент, это ж надо же! Ладно, всем смертям не бывать, а одной не миновать! Иди! А я чуть позже.

Я вошла в тепло родной квартиры и не ощутила его. Холодный ужас занозой сидел в сердце. Здесь под одной крышей с нами притаилась мерзкая, подлая гадюка, и она готова нанести удар. Я старая, мне не страшно умирать, но девочка, ей еще жить и жить… Мы одолели фашистов, выиграли Великую войну, а теперь я буду бояться эту гадину? Не бывать этому! Вошла в комнату, прикрыла дверь и обратилась в слух.