– Какой-то мальчишка полез на Утюг[2]. Упал. Разбился насмерть.

Я уставился на маму.

– И при чем тут…

– При чем тут ты?! – заорала мама. – Потому что он из-за тебя полез на Утюг, Пик! У него вся комната оказалась заклеена статьями про тебя. В рюкзаке у него нашли баллон с синей краской. Он ни разу в жизни ни на что не лазал, поэтому-то и сорвался с каких-то 25 метров. Но этого хватило, чтобы он погиб, – и в результате ты, дружок, запросто можешь провести следующие три года за решеткой.

– Чего-о-о?

Я вскочил на ноги.

– Нет, вы на него только посмотрите! – мама горько рассмеялась. – Ты попал в водоворот, Пик, и так до сих пор этого и не понял.

«Водоворот» – слово из нашей прежней жизни, на западе. Сто лет от мамы его не слышал.

– Какие еще три года?

– И три месяца, – сказала она. – То есть аккурат до того дня, когда тебе исполнится восемнадцать.

Теперь из угла в угол принялся ходить я. Я ничего такого не сделал – просто залез на Вулворт-билдинг. Я никому не хвастался, не постил фотки в интернете. Это была моя тайна. Мой способ… Ну, впрочем, я не очень понимал, за каким чертом я все это проделал. Так или иначе, мне было жаль несчастного парнишку, но я тут был решительно ни при чем.

– Ты связалась с папой? – спросил я.

Я имел в виду настоящего папу, не Рольфа. Мама только горько усмехнулась.

– Он в Непале. С мной говорил какой-то шерп, двух слов по-английски связать не мог. Я просила его передать твоему отцу, что я звонила. Даже не знаю, какого рожна я пыталась его найти. От отчаяния, наверное.

Мама глубоко вздохнула.

– Вот что, мне пора. Нас с Рольфом ждут адвокаты.

– Адвокаты?

Я думал, меня будет защищать Рольф.

– Да, адвокаты. Две штуки. Рольф не может защищать тебя. Он твой отчим, тут конфликт интересов[3].

– Ты думаешь…

Как только мама заметила, что я на самом деле жутко перепуган, она сразу и резко переменилась. Бледные голубые глаза налились слезами.

– Я надеюсь, Пик, – тихо сказала она. – Но не вижу повода для оптимизма. Городские власти хотят тебя примерно наказать, чтобы другим неповадно было.

Отвернулась, вытерла слезы, отдала мне сумку с вещами.

– Тут костюм. Будь добр, завтра его надень. Я договорилась, сегодня к тебе зайдет парикмахер, пострижет тебя.

Я сел – не сел, плюхнулся – на стул.

– Не дрейфь, – сказала она через силу, стараясь, чтобы звучало повеселее. – Не думаю, что он сильно тебя изуродует. Понимаешь, надо, чтобы ты выглядел…

– Да черт с ней, с моей прической! Я не хочу за решетку на три года! Я тут уже едва с ума не сошел. Я же не могу…

И тут до меня наконец дошло все сразу. Все склеилось: подъем на Вулворт, арест, парнишка, сорвавшийся с Утюга… Я зарыдал.

Мама крепко обняла меня.

Я УМЕЮ ЗАВЯЗЫВАТЬ УЗЕЛ БАХМАНА, булинь, австрийский проводник, восьмерку, грейпвайн и еще полдюжины разных узлов, при этом одной рукой и в темноте, – но завязывать галстук я не умею совершенно. В тех немногих случаях, когда я был обязан носить галстук, мне его завязывал Рольф. В этот раз мне пришлось звать на помощь охранника, который сопровождал меня в суд.

В зале суда нас ждали два обвинителя (мужчина и женщина). Они сидели за столом слева от судейского кресла, перебирали бумаги и даже не стали смотреть на человека, чью жизнь им предстояло вскоре попытаться сломать.

За таким же столом справа сидели мои адвокаты, тоже мужчина и женщина, и тоже перебирали бумаги. Когда охранник передал меня им, они встали, улыбнулись, представились, пожали мне руку…

Я даже не расслышал, как их зовут. Мое внимание привлекло совершенно другое – пять человек, сидевших за их спинами. Рольф – опрятно одет, выглядит профессионально, с идеально завязанным галстуком. Рядом с ним Патрисия и Паула – глаза на мокром месте, но рады меня видеть, одеты в свои любимые платья (одинаковые, разумеется). Помахали мне и захихикали, когда я одними губами произнес: «Раз горох, два горох». (Поймите правильно, я совершенно не собирался шутить – не до шуток, – но решил, что близнецов надо повеселить. Им было нелегко в последние несколько дней.)