Во время кампании за снижение аренды и против гегемонизма на общем собрании он не осмеливался даже взглянуть на сцену и уж тем более не решался выступить с обвинениями против Махмуда, причинившего столько зла его семье; однако когда обвинения достигли накала, Асим забыл обо всем: ведя за собой однорукую дочь, он вышел на сцену и – расплакался. В день, когда приговор Махмуду был приведен в исполнение, он не только не ощущал страха, но и собственноручно зарезал барана, чтобы вся семья поела плов. В теории он по-прежнему придерживался своей философии «самоустрашизма», однако на практике верх постепенно брали покой и самодостаточность: уже и то хорошо, что не холодно и не голодно. В его доме стало понемногу прибавляться керамической и деревянной посуды, ковриков. Старый домишко он снес и поставил на его месте новый, повернутый в южную сторону, из трех комнат, с просторными навесами вдоль стен дворика, с резными деревянными ставнями на окнах. Сад Асим полностью обновил, взяв в сельхозе воинской части по сходной цене хорошие сорта винограда, которым тут же заполнил огромные стойки для лозы перед домом – это принесло ему не только душевный покой, но и немалую прибыль.

Асим любил цветы; его дворик был полон самых разных цветов, оставался лишь узенький проход, и люди, входившие к нему, должны были пройти в этих зарослях метров десять, прежде чем можно было разглядеть сам дом. В детстве Асим слышал от одного старика, что цветы по сути своей – принадлежность небесного рая, его эмблема и знак; что Творец подарил людям лишь малую часть этого великолепия – чтобы утешить тех, кто живет на земле, и дать им весточку из небесного сада.

Конечно, фарфоровые пиалки, виноград «дамские пальчики»[7] и пламенные георгины вряд ли могут быть причиной для страха. Однако «философия», глубоко пустившая корни в душе Асима, не сдавалась; очень скоро у него обнаружился новый источник беспокойства – его дети.

Старшей дочери, Аймилак, в этом году двадцать лет; отучившись семь лет в сельской школе, она уехала в город, поступила в медицинский техникум. Тогда Асим это одобрял: однорукая девочка – много ли от нее проку; если останется дома – сколько будет трудодней? Пусть учится медицине; кто знает, глядишь – станет получать зарплату, юаней сорок в месяц; люди говорят, сейчас дочку иметь даже ценнее, чем сына; сын женится и во всем по дому будет слушать невестку, а девочка пусть и уйдет в другую семью, все равно будет заботиться о родителях. Но год назад мать Аймилак заболела и слегла, и это подкосило старика; не только потому, что они с сыном не умели печь лепешки, раскатывать и тянуть лапшу и не могли теперь поесть нормальной еды, а скорее потому, что им пришлось больше делать по хозяйству: больше косить травы, рубить хвороста, намного больше выбивать и подметать циновок – а это напрямую отражалось на доходах. Поэтому Асим решил, что Аймилак надо вернуться домой и заниматься хозяйством. Ход его мыслей изменился: все равно дочка великих дел не свершит, выйдет замуж и будет жить в чужой семье, так пусть пока в доме от нее будет хоть какая-то польза.

Кто мог подумать, что Аймилак, никогда не говорившая отцу ни слова поперек, даст ему решительный отпор? Она сказала, что умрет, но не бросит учебу. Только тогда до Асима дошло, насколько серьезный оборот приняло дело: дочка жила на стипендию медтехникума – вроде как это снижало расходы, даже можно было рассчитывать на какую-то выгоду; но в то же время уменьшилась ее зависимость от семьи. Дочь перестала его слушаться, как это так? – и, подумать только: в двадцать лет взрослая девушка живет в городе, в техникуме – раньше в этом возрасте у нее уже могло быть двое или трое детей! От этих мыслей у Асима без мороза бежала по телу холодная дрожь.