– Я понимаю, – кивнул Анн.

Такие задания давал ему Фланк.

И Анн учился ползать по скалам, учился сливаться с окружающим миром. Помогало ему и умение подражать голосам птиц и животных. Он кричал успокаивающие слова на языке ласточек, пробираясь мимо их колоний, и они не обращали внимания на странного человека.

Удивительное дело: Учитель особенно и не спрашивал о том, нашёл ли мальчик птичьи гнёзда, много ли их ему встретилось. Да и вместо составления чертежей он предложил Анну рисовать.

– С такими «планами» тебя, ясное дело, не приняли бы ни в одну школу землемеров, – сказал Фланк, – но ведь здесь ты учишься совсем не картографии. Интересно узнать, что ты увидел там, наверху.

Он расспрашивал более об эмоциях Анна, нежели о соположении тропинок, ручьёв, расселин и обрывов. Спрашивал, какой ему виделась степь на востоке, видна ли река с того или иного места, и чем «одна» река отличается от «другой». Спрашивал о теплоте камней, за которые Анн иной раз хватался руками, чтобы не сорваться вниз. Его интересовали звуки: как шелестят колючки на скалах, какими на вершинах слышатся далёкие голоса, удары молота в кузнице, сигналы речных судов…

– Вот это всё и рисуй!

– Таким, как я вижу?

– Да, только таким! Ведь для ленточки реки можно выбрать и синий цвет, и голубой, и даже чёрный, если вспомнишь её название. Можно нарисовать на ней кораблик, а можно и забыть о нём. Можно нарисовать пугающие горы, а можно сделать их манящими.

– И на горах изобразить птиц?

– Конечно, ведь ты же видел их, они – часть этих скал.

Учитель постоянно тревожил мысль и чувства своего ученика.

– Ты знаешь, что почти все люди потрясающе глухи? – сказал он однажды, когда увидел мальчика сидящим над речным обрывом и о чём-то размышлявшим. – Они всё, что свистит у них в ушах, называют одинаково – ветром!

– Я не задумывался над этим, – ответил Анн, – но мне показалось, что со мной разговаривали разные ветры. Внизу, у самого подножия гор, живёт один, расслабленный и тёплый, он – ленив и не хочет никуда мчаться. А когда забираешься выше, то встречаешь другого – энергичного, стремительного. Вероятно, это брат первого, потому что они немного похожи. А ещё выше обитает третий. Вот он-то, наверное, чужак, потому что налетает сухими, жёсткими порывами, словно бы и не живёт здесь, не чувствует себя дома. А ещё у верхнего ветра и двух нижних – разные голоса.

– Это хорошо, что ты слышишь их голоса, – сказал Фланк. – Постарайся не забывать это уменье, развивай его в себе. Глухота восприятия ведёт к глухоте души.

И он давал всё новые и новые странные задания Анну. Например, спеть о том, что Анн видел на вершинах гор.

Скоро ноги и руки Анна окрепли, пальцы научились чувствовать камень, держаться за него, тело – сливаться с телами огромных великанов, по которым он ползал, попадая подчас в очень опасные места. Если ты отделяешь себя от скалы, на которую стремишься взобраться, то так и будешь чужим ей – и она отвергнет тебя, оттолкнёт, сбросит. Спящий каменный великан почувствует надоедливую щекотку и передёрнет плечами, стряхнёт человека-блоху. Однако если слиться с камнем, стать ему родным, то легко удержаться даже там, где пальцам, кажется, вообще не за что ухватиться. Появившееся внутреннее равновесие хранило его от падений.

А ещё он действительно научился слушать музыку разных мест. Когда Анн перебирался с места на место – мелодии менялись. Это было удивительным. Он не подбирал к ним слова, хотя мог бы. Словами были небо, сами горы, ящерки и птицы, кусты и ручьи. Он слышал, как они говорят, и говорил с ними. В такие дни Анн даже не задумывался, на какой уступ ему ставить ногу, за какую трещину в скале хвататься – сама мелодия вела его.