– Да, Юрий Григорьевич? – Петя неожиданно быстро приблизился к нему.

– Ты только никому-никому не говори, ладно? Это самая настоящая военная тайна. Прямо как у Гайдара.

– Угу, хорошо.

– Теперь слушай очень-очень внимательно. – Биолог перешёл на шёпот. – Ты не подходи к тётушке Сене. Так будет лучше. Понял?

– А чего?

– Если она тебя заразит, то долго ты не протянешь. Будь осторожен. Мы теперь будем ночевать в этой комнате.

– Но тут мыши! – Воскликнул пятиклассник.

– Ты что, трус? – Учитель моментально перестроился на шутливый тон и улыбнулся. – Одни девчонки боятся мышей! Но не волнуйся, это частичное переселение ненадолго. Скоро выберемся. – Он похлопал ученика по плечу, и только сейчас понял, что школьник очень легко одет. – Петька, это ты что, в одном пиджаке?

Пятиклассник немного помялся, а потом ответил:

– А это у меня, Юрий Григорьевич, научное исследование по вашему естествознанию, – в его голосе послышались нотки гордости. – Я своей курткой грею землю, вот. Вчера я закопал фасолину, которую достал из банки, ну из той, что Вы открыли на ужин… Или обед. Закопал её, значит, в маленькую лунку возле места, где Вы заснули. А сверху положил куртку. Вы ведь сами мне говорили, что тепло – одна из важных составляющих жизни.

Учитель позволил себе улыбнуться.

– Ох ты, Петрушка, и чудо! – Воскликнул Юра. – Ну даёшь… Иди, куртку отряхивай. Ты ведь тоже форма жизни, и ты мне точно нужнее той закопанной фасоли.

Стоило Пете немного отойти, как биолог вновь погружался в свои мысли – это было единственным занятием, которое ему позволяли сложившиеся обстоятельства. А человек, хочет то, или нет, всё равно будет искать себе работу. Пусть и такую. В основном Юра безостановочно, почти ассоциативно вспоминал своё прошлое, стараясь при этом не сойти с ума. Что может быть страшнее, чем сидеть, и не знать, что там, с твоими близкими? Кажется, он уже задавал себе сегодня этот вопрос. Или это было вчера?..

Он снял со стеллажа пальто. Может, оно было грязным, но в нём получалось задерживать тепло, а последнего, особенно по ночам, оставалось мало. Ему вспомнилось, как однажды они с Верой поехали в Москву, тоже зимой. Пошёл дождь со снегом, и если Юра был в пуховике, то Вера в своём никудышном пальто страшно замерзала. Когда они добрались до автобусной остановки, очаковец благородно отдал девушке свой пуховик. И было ему по-настоящему тепло, потому что делал он это с такой же тёплой любовью. Как бы Вера не просила его одеться обратно, биолог только мотал головой и говаривал, что моржевал в Чёрном море, и теперь отважному южанину даже московские морозы ни по чём. Может, киевлянка и не верила этому, но, постепенно переставая стучать зубами, только благодарно смотрела на него. И этот взгляд отчего-то так хорошо врезался в память Юре, что теперь, как в бреду, он видел эти глаза среди подвальной черноты; видел её, светлый осколок прошлого, погребенного под изотопами урана и железобетонными обломками советских построек.

Юра прошёлся в противоположный угол комнаты, туда, где стояла вода. Вернее, не стояла, а скапывала в банку с неправильно сделанной или просто поломанной ржавой вытяжки. «Дождь, – подумал он. – Роковой дождь, несущий ещё более скорую смерть в нашу весьма состоятельную безысходность».

Преподаватель вдруг вздрогнул. Он не заметил, как к нему кто-то подошёл, и только сейчас услышал тихое дыхание немного ниже плеча.

– А, это ты, Петрушка, – добродушно отозвался Юра.

Ему начинало казаться, что в этом железобетонном гробу жизнь пошла циклом. И от этого учитель всё время переживал, время от времени поглядывая в потускневшие глаза школьника. Ведь нежная детская психика может не выдержать таких жестоких условий жизни, если это ещё, конечно, можно было назвать жизнью.