Усваивалось – естественно, в разной степени – и то негативное, что было тогда на кораблях. «У нас на корабле, – вспоминал К. М. Станюкович, – дрались почти все офицеры, дрались, конечно, боцманы и унтер-офицеры; а самая невозможная и отборная ругань, свидетельствующая о виртуозной изобретательности моряков по этой части, стоном стояла во время учений и авралов»[178]. «То было время – время линьков и битья по морде, – подтверждает Н. А. Римский-Корсаков. – <…> Командиры и офицеры, командуя работами, ругались виртуозно-изысканно, и отборная ругань наполняла воздух густым смрадом. Одни из офицеров славились пылкою фантазией и изобретательностью в ругательствах, другие зубодробительным искусством»[179]. И позднее «на старых парусных судах, – по свидетельству А. Н. Крылова, – процветала “словесность” старших офицеров, вахтенных начальников и боцманов; училищные офицеры, столь вежливые и корректные в стенах корпуса, ступив на палубу корабля, беспрестанно подкрепляли, стоя на вахте, всякую команду, каким-нибудь затейливым ругательством “в третьем лице”, и хотя это официально воспрещалось, но унаследованный со времен Петра обычай был сильнее всяких приказов»[180].

«Повышенное радостное настроение на корабле по временам, однако, омрачалось тяжелыми сценами телесных наказаний. <…> Большинство офицеров того времени бравировало своей черствою властью, наказывая матросов за самые ничтожные провинности, выкрикивая вахтенного боцмана и величаво командуя дать такому-то 15 или 20 линьков, приказывая нашему брату гардемарину или кадету присутствовать при экзекуции. <…> Команда, вызванная наверх, стоит фронтом. На шканцах вызван караул. Господа офицеры стоят на правой стороне в линию, раздается команда “Смирно!”. Читается постановление суда, присудившего матросу 200 розог; выводят присужденного, раскладывают, и начинается продолжительная, отвратительная “порка”. Осужденный от сильнейших ударов начинает орать во все горло, прося пощады, а командир, в сущности не злой человек, наставительно говорит: “хорошенько его, хорошенько”. Двести ударов! Это вечность… Дерут с паузами, старший врач щупает пульс, слышен счет ударов, те, которые бьют, из опасения за слабый удар быть в свою очередь выдранными, силятся в своих взмахах, и утомленные сменяются другими невольными палачами; наказуемый все слабеет, падающий голос замирает, доктор свидетельствует, и если силы у несчастного еще есть, то продолжают добивать число назначенных ударов»[181].

Сходя на берег, много пили. Напивались и некоторые гардемарины, иногда – до положения риз; предавались разврату. Приведем без комментариев письмо командира корабля «Орел» капитана 1-го ранга Д. И. Кузнецова директору МКК А. К. Давыдову от 5 сентября 1856 г.:

«Ваше Превосходительство Алексей Кузьмич!

При сем честь имею представить аттестацию 20 Гардемарин, бывших в кампании на командуемом мною корабле “Орел”, и считаю долгом приложить в этом письме дополнение к аттестации.

Несмотря на то, что при гардемаринах был превосходный наставник барон Мирбах, который ставил себе священным долгом обучать их и быть им лично превосходным примером во всем, присмотреть за ними по обстоятельствам было почти невозможно: корабль “Орел”, имея ныне большею частию отдельное плавание, часто был при береге для освежения команды; гардемарины, посылаемые по службе на гребных судах по крепости ветра долго оставались при береге, также увольняемые к родственникам или для прогулки, выходили совершенно из-под надзора; они дозволяли себе заходить во все публичные дома, где предавались всему непозволенному, особенно в товариществе с непорядочными офицерами. Гардемарин Болотников был болен болезнию, полученною в развратном доме в Кронштадте, Огилева и Трофимовский были также предосудительно больны. Я не хочу называть настоящим именем бесстыдно-безнравственное поведение гард[емарин] Ивашинцева, Всеволожского и Брянчанинова. Не могу умолчать о дерзком и невежественном поступке гард[емарина] Трубникова: по поручению своего брата кап[итан]-лейт[енанта] Трубникова он скрытным образом накупил в Гельсингфорсе 18 бутылок наливки. Это на корабле открылось, и все закупки гардемарина (табак, папиросы и спички) были по моему приказанию отобраны. По окончании кампании на “Орле”, когда их назначили на корабль “Память Азова”, я выбросил все за борт и выдал за наливку деньги барону Мирбаху. Гард[емарин] Трубников, получивши деньги, два раза приходил ко мне на квартиру с требованием 18 бутылок наливки и деньги за них бросил у меня на столе по приказанию своего брата!