На следующий день, 13 (2) июля, свою депешу направил на родину француз Л. Беранже. В ней говорилось: «Император, не видя ни малейших средств к спасению, написал письмо императрице, в коем признавал свои вины, предлагал примирение и совместное правление. На сие императрица ничего ему не ответствовала. Через недолгое время послал он ей второе письмо, где умолял о прощении и просил для себя пенсию и дозволение удалиться в Голштинию. Императрица отправила к нему акт об отречении, который повез генерал Измайлов, коему велено было заставить его подписать оный и сказать ему, что ежели вздумает он сопротивляться, то никто не поручится за его жизнь. Генерал приехал в Ораниенбаум в сопровождении одного только слуги и подал императору акт отречения, а когда тот стал уклоняться от подписания, Измайлов сказал: “Моя жизнь в ваших руках, тем не менее, я арестую вас по приказу ее величества”. Он снял с него орденскую ленту и отвез из Ораниенбаума в Петергоф, где его поместили в те же апартаменты, кои занимал он, будучи еще великим князем. У императора были отняты все знаки суверенного его достоинства, его одели в шлафрок, в коем он так и оставался до окончательного своего исчезновения. Трагедия сия завершилась в семь часов вечера 10 июля. Петр III выказал при всех сих событиях наивеличайшую трусость»^>197. Не исключено, что это наиболее вероятное изложение действительного хода событий. Издатель «Дипломатической переписки французских представителей при дворе императрицы Екатерины II» писал, что Л. Беранже был всегда очень хорошо осведомлен, имея большие и прочные связи в петербургском обществе и черпая свои сведения в самых высоких сферах. Поэтому ему редко приходилось исправлять сообщенные им данные о каком-либо заговоре, аресте и пр. «Беранже, несомненно, – пишет издатель, – был дипломат усердный, наблюдательный, настойчивый и осторожный, справедливо заслуживавший одобрение министра и короля»^>198. Но, необходимо заметить, и Беранже, ненавидевший Екатерину II, также часто ошибался, принимая одностороннюю позицию по отношению к великой императрице.

А вот что в тот же день (2 июля) писал английский посланник Р. Кейт: «В субботу утром, узнав о приближении императрицы с большими силами, послал он вице-канцлера князя Голицына и генерал-майора Измайлова к императрице для переговоров. По прошествии недолгого времени Измайлов возвратился с актом отречения, каковой император и подписал, а затем сел в карету вместе с сим генералом и уехал по Петергофской дороге, после чего никто его более не видел; я так и не смог разузнать, куда именно его препроводили. Говорят, будто в акте отречения есть статья, обещающая ему свободное возвращение в Голштинию…Говорят, будто император пожелал для себя всего лишь сохранения жизни и хорошего обращения с фавориткою его и адъютантом Гудовичем»^>199.

Многое мог пояснить в этом деле непосредственный свидетель событий – Я.Я. Штелин, но в своей записке о последних днях царствования Петра III он молчит о письмах Петра Федоровича и только замечает, что в Петергофе «он изъявил согласие на все, что от него потребовали». Об этих письмах Штелин должен был знать хотя бы по «Обстоятельному манифесту» от 6 июля. Видимо, он крайне отрицательно относился к упомянутым письмам и отречению Петра Федоровича.

Любопытные детали сообщает по поводу рассматриваемых писем весьма осведомленный датский дипломат А. Шумахер. Он пишет: «Тогда этот несчастный государь отправил с вице-канцлером князем Голицыным письмо к императрице, в котором он просил ее лишь позволить ему уехать в Голштинию. Но вскоре затем он сочинил и второе письмо, еще более унизительное. Он отказывался полностью от своих прав на российский престол и на власть. Он раболепно молил сохранить ему жизнь, и единственное, что выговаривал себе помимо того, – это позволение взять с собой в Голштинию любовницу Елизавету Воронцову и фаворита Гудовича. Это послание он переслал с генерал-майором Михайлой Измайловым.