– Да элементарно! Как до первого встречного на темной улице. Иду с вечеринки от одной девчонки, ленинградки, на другую вечеринку, в общагу, слегка пьян, весел. Подходят трое. «Дай, – говорят, – закурить. – Не курю. – Тогда подкинь деньжат! – Может, тебе еще ключ от квартиры, где деньги лежат?» Ну, они мне в рыло, нож к горлу и по карманам шарить… Лучше ты скажи, почему ты почти мгновенно оказался в то самое время в том самом месте и, собственно говоря, меня спас? Ты все годы молчал. Но, согласись, и я не спрашивал!.. Сейчас скажешь?

– Скажу. А ты поверишь?

– Поверю.

– Я был у Лёвы Зайцева, ленинградца, который жил в доме рядом с общагой института, и его окно выходило в тот самый переулок. Он жил на втором этаже.

– Ну и?

– Ну и Лёва, как всегда о чем-то болтал, что ему одному интересно, и жарил капусту. А я по какому-то наитию, сам не знаю почему, в какой-то момент почувствовал сильную тревогу и встал у окна. И стал смотреть в ночь. И в какой-то момент всем нутром почувствовал, что сейчас по этому переулку пойдет Слава Алексеев, и с ним может случиться что-то худое. И только я, Юрка Красин, смогу ему помочь. В общем… стоял у окна.

– Мистика какая-то!

– Если хочешь, мистика.

– А Зайцев ничего не чувствовал?

– Я же говорю: Зайцев жарил капусту.

– Я серьезно!

– Я тоже.

– А ведь так всё и произошло.

– Ну так именно! Зайцев жарит капусту, я стою у окна и вижу, что идет по ночному переулку расфуфыренный Слава Алексеев, а к нему подходят какие-то сутулые и начинают вроде как приставать. Тогда я в три пролета через пять ступенек выскочил на улицу.

– Без ножа!

– Но ведь им Зайцев резал капусту.

– А дальше?

– А дальше ты уже лежал на земле, а я врезал одному сходу в нос, второму боковым в печень и уже думал, что дело сделано, даже стал над тобой нагибаться, но тут откуда-то сбоку из темени выскочил третий и саданул меня «бабочкой». Нож-«бабочка» вообще подлая штука, до последнего мига не поймешь, как из ниоткуда вылезает острое железо… Славик, подожди, а как ты меня так быстро и на какой машине в больницу отвез? Ведь тогда ж, поди, одни случайные водители, да и мало их. И кто ж любит окровавленных возить?

– А-а! Здесь была такая военная хитрость. Схватил я тебя, поднял, обнял, поддерживаю, будто пьяного, тормознул такси, благо быстро рядом зеленый глазок оказался. Уговариваю тебя, как пьяного, а водиле сразу пятёру в руки, вези говорю, командир, на Лесной. Тот и кивнул. Но быстро смекнул, что никакой ты не пьяный, а порезанный, весь в крови. «Ну, чуваки, – говорит, – знал бы, ни за что не посадил. Вылазь, а то как я буду обивку отмывать?»

– Довези вначале, – говорю. – Я те сам отмою.

Прежде чем тебя вытащить, сунул ему целый полтинник.

– Заедь в фирму «Заря», – говорю, – отмоют твою лайбу, будет, как новенькая… Ну а потом, известно: санитары с каталкой, бегом в операционную. Через пару часов, а может, и больше, вышел хирург и говорит: легкое задето, это плохо, но не смертельно. А вот шрам на спине всю жизнь будет носить. Носишь?

– Ношу.

– … Ладно… Жена, дети как? Про них-то ты не особо в письмах…

– Знаешь, Славик! А Людку то я любил. Наверное, и сейчас…

– А знаешь, Юра – знаю! Всегда знал…

Картошка давно съедена, вся водка выпита, и тут Славик встает и ведет Юрия к шкафчику типа «гей, славяне!». Открывает большой гардеробный отсек.

– Это тебе.

– Что?

– Это тебе подарок, – говорит Славик.

В платяном шкафу под двумя пиджаками, тремя рубашками на нижней деке большого гардеробного отдела аккуратными рядами стоят ровно семьдесят пять бутылок «Русской водки», старой, классической, с красно-белой этикеткой. Р» и «у», а также обе «с» – как водится, почти что допетровским полууставом.