– Конечно, не мог. Дело житейское.

Хотя Юрий был плохим актером: на его лице читалась и подавленность и чуть ли не то, что он успел мимолетные подозрения в обмане превратить в…

– Но, знаешь, Юра, я всё помню. И вот что тебе скажу: ты был самым порядочным и умным на курсе. Сейчас таких людей ну просто нет! Помнишь, когда еще на первом курсе выгоняли Людку, только ты смог её спасти, только тебе поверили. А как ты Алишера от «дынного скандала» спас! Да мало ли! А самый справедливый командир стройотряда, а капитан футбольной команды факультета!

– Да брось, Славка, я поселюсь в гостинице, а ты приходи ко мне, наговоримся.

– Нет, Юра, обещанное должно быть выполнено при любых форс-мажорах! Иначе ничего никогда и обещать не стоит. Я предлагаю, может, и не Соломоново, но всё же решение. Один день у меня есть. Я отвезу тебя к себе, поговорим, выпьем по рюмашке, а потом оставлю тебе ключ до конца твоей командировки. Живи и властвуй. И даже сделаю тебе документы, что ты не «жил у частного лица», а в заводской гостинице, чтоб ты расчет за командировку сполна получил. А чтобы у тебя не возникло ощущения, что я оставляю тебя сторожем, вроде как меня на Московском проспекте оставляют… Тут две вещи, Юра: твой собственный выбор, и – вот… – Славик твердо протянул Юрию руку и преданно посмотрел ему в глаза.

Рука была принята, пожата.

А скоро и приехали: путь от Пулково до Питера близкий.

В принципе, для питерской, точнее «подпитерской», пусть однокомнатной, квартиры у нее была неплохая кубатура – большая кухня, сама комната примерно 20 квадратов. Высокие потолки с наивной советского образца лепниной. Медный трехрожковый светильник под потолком. Правда, мебели маловато. Людка Свистунова, бывшая жена Славика, так в своих нежных панцирях и не победившая физику и сопромат, инженером так и не ставшая, но компенсировавшая сей недостаток железной бытовой хваткой, год назад просто выкинула Славика из хорошей питерской трехкомнатной квартиры, почитай голого как сокола, оставила себе всё – от прищепок и щеток до мебели и новомодного LCD-телевизора. Но, видать, так достала за годы семейной жизни, что Славик отнесся к этому спокойно. Теперь в скромненьком Славкином жилище стоял бэушный, им самим чиненый телевизор (чай, инженер!), шкафчик типа «гей, славяне!», поролоновый диван тысяч максимум за семь и два кресла, похоже, новодельно обтянутые Славиком и им же пришитыми изогнутыми ножками. Вообще Славик, даром, что в молодости был парнем пижонистым, руки имел золотые, да и голову не пустую. На полу, – книжный шкаф он еще не домастерил, – лежали груды книг, а самочинно сооруженному столу на кухне, а также двум стульям был придан даже некий вид «псевдомодерна».

Ели жареную картошку, салатик, тонко резаную колбаску. На столе стояла «Русская» со старой классической бело-красной этикеткой. «Р» и «у», а также обе «с» – как водится, почти что допетровским полууставом. Пили мало, говорили много. Уже за полночь, а успели вспомнить только стройотряд, любимых профессоров, с десяток парней и девчонок с курса. О Людке ни Юре, ни Славику говорить не хотелось…

Наконец, перешли к тому случаю. Последнему перед их с Юркой расставанием…

– Слушай, а почему именно до тебя те урки докопались? – первым спросил Красин, хотя знал почему…

Слава был сыном ныне покойного, но тогда большого ученого, работавшего на «оборонку». Сына баловал. Славик любил кремовые финские костюмы, желтые ботинки и толстые кожаные бумажники с облупившейся кнопкой. Таких беспечных «богатеньких Буратин» за версту чуяли две категории людей – девчонки на выданье и ночные грабители.