Когда мне исполнилось пятнадцать, моя мама, филолог по образованию, решилась освоить еще одну профессию и стала экскурсоводом для иностранных туристических групп. Однажды к такой группе прибился морячок из Риги, русского происхождения, точнее, из тех русских, что жили в Латвии еще до революции. Они познакомились, чему я до сих пор удивляюсь, потому что я никогда не встречала такого стеснительного и неразговорчивого человека. Он моложе мамы почти на десять лет, и возможно, только этим можно объяснить, что моя мама поддержала это знакомство. Подозреваю, что она просто не воспринимала его как потенциального – как это сказать? Кавалера? Ухажера? Все слова лезут какие-то старомодные, но как раз ими Андриса и можно назвать. Он стал при каждой возможности приезжать в Петербург, со временем мама познакомила его со мной. Помню, меня поразило его смущение, он, похоже, был потрясен моей взрослостью и ростом. Я намного выше моей невысокой мамы, пошла в отца размерами. Потом, когда они вдвоем ушли, я попыталась вспомнить, что мамин знакомый говорил, и не смогла. Ничего не говорил. Кажется, единственное слово, которое он выдавил из себя, было его имя.

Вот из-за Илонки мама с Андрисом поженились и поселились в Латвии. Я уже к тому времени училась в музыкально-педагогическом колледже и чувствовала себя совершенно самостоятельной. Крыша над головой у меня имелась, я понемножку прирабатывала, а запросы у меня тогда были, впрочем, как и сейчас, небольшие. Отец изредка делал мне подарки, но он тоже оказался за границей – в Таллинне, а заработки его, как я могла догадываться, не всегда случались легальными. Так что я отпустила маму в новую семью, хотя, что уж скрывать, мне бывало одиноко…

С чего это я с самого утра только и делаю, что занимаюсь нытьем? Надо поскорее собраться и выполнять то, что запланировала на сегодня. Уныние для меня непозволительная роскошь!

Я вернулась в свою комнату и, как всегда, остановилась у портрета, здороваясь с ним. Со стороны, должно быть, странно смотрится, как я беззвучно шепчу приветствие и поглаживаю пальцами потускневшую раму. Из темноты на меня смотрит узкое лицо, утопающее подбородком в кружевном стоячем воротнике. Красавцем его не назовешь – нос велик непомерно и тяжело нависает над крупными губами, которым позавидовать могут лишь дамочки, превратившие свой рот в подобие утиного клюва. Но едва ли в начале XVII века хоть кому-нибудь пришло в голову подвергнуть себя такой манипуляции. Зато у герцога из рода Медичи глаза смотрят умно и твердо из-под высоко поднятых к вискам бровей. Заодно можно определить, какой сегодня ожидается день – удачный или так себе. Судя по моей жизни, дни «так себе» составляют львиную долю в каждом из прожитых лет, но герцог на портрете иногда словно подбадривает меня. Вот и сейчас он явственно повернул голову, чуть заметно улыбнувшись выпяченными губами. Значит, все будет хорошо…

Чтобы ознаменовать начало отпуска, я отыскала платье, купленное позапрошлым летом, когда мы с Фелицией летали в Грецию к ее родственникам. А на ноги светлые тапочки на шнуровке, колготки принципиально надевать не стала, в конце концов, лето по календарю давно наступило. Что еще? Вынести мусор. Это моя обязанность, потому что Многокарповна так установила явочным порядком. Я вошла в кухню, чтобы захватить с собой пакет для помойки и обмерла…

Моя соседка рылась в своем буфете, одетая в блестящий темно-синий шелковый халат с крупными ирисами, точнее, не халат, а халатик, потому что он ладони на две не доставал до колен. Ее пышный торс ярко контрастировал с невероятно длинными, тонкими ногами, белыми до прозрачности. Заметив мой открытый рот, Многокарповна грозно рявкнула: