Она помолчала, потом добавила:

– А потом появились детские дома, приюты… Жертвуешь, отдаёшь.. Он говорил, что так нужно.

Эля внимательно смотрела на неё.

– Где всё это происходило? – спросила она тёплым голосом, в котором слышался намёк на понимание.

Анна чуть улыбнулась:

– В каком-то хостеле. Он говорил, что там исчезает всё ненужное. Я тогда ещё не понимала…

Эля усмехнулась:

– Как перформанс. Он – режиссёр?

Анна с удивлением:

– Нет. Наблюдатель. Он стал покупать всякие вещи… в даркнете. Не знаю, что искал. Сначала фальшивые права, потом – что-то более странное… доступ к камерам. Он заказывал информацию о людях, которых никогда не встречал, следил за их жизнью…

Эля моргнула и нахмурила лоб.

– Камеры? Даркнет? Это уже не просто эксперименты…

Анна отвела взгляд.

– Я пыталась остановить его, но он говорил, что он смотрит в зеркало… В другую реальность.

Снова послышались детские голоса, дети мчались на самокатах.

– Дети… Они живут в своём ритме, – задумчиво сказала Эля. Анна улыбнулась, но её улыбка была из другого времени.

– Лёва… Когда-то он был той самой точкой, что удерживала его.

Эля внимательно посмотрела на неё, словно пытаясь разгадать смысл этих слов.

– Может, он боится что-то упустить, а это способ убежать от реальности?

Анна молчала. Как будто не могла понять сама. Эля продолжала, постукивая пальцами по чашке:

– Может, депрессия? Или у него есть что-то, что он скрывает?

Анна молчала, ее взгляд потух.

– Он что-то накапливает. Ради чего – не знаю. У него нет работы. Никакой оплачиваемой работы нет точно. Но он снял квартиру и почти не возвращается.

Эля, немного смущённая, всё же решилась на прямой вопрос:

– Любовница?

Анна не сразу ответила. Её лицо стало закрытым.

– Нет. Он другой в такие моменты… Какая-то гумилевщина.

Эля не поняла сразу.

– Гу-ми-лев? – спросила она с лёгким недоумением.

Анна кивнула.

– Он озвучивал аудиокнигу с его стихами. Теперь покупает рукописи. В квартире африканские маски, старые афиши, чёрно-белые фотографии.

Эля задумалась. В её взгляде было что-то проницательное.

– Вечернее пение птиц, белые павлины и стёртые карты Америки… А ты всё это время была его женой, а он – мальчишкой, которому вечно шестнадцать.

Анна улыбнулась, но её улыбка была грустной.

– Шестнадцать… шестнадцать… – проговорила она, словно вспоминая забытое. – Как думаешь, есть такие, кому всегда сорок?

Эля тихо рассмеялась, поправляя складку на её платье.

– Тебе всегда шестнадцать с половиной. А на платье – пятно, – сказала она, и её голос был теплее, чем прежде.

Анна взглянула вниз, её губы дрогнули в полуулыбке.

– Снова пятно…

– Не переживай, всё стирается, – ответила Эля с доброй усмешкой.

Анна посмотрела на неё долгим, чуть печальным взглядом.

– А что, если время делает пятна глубже?

Она не произнесла этих слов вслух. Они просто остались в воздухе.

Молча выпив последний глоток чая, они обе смотрели в одну точку, словно пытаясь скрыть что-то невидимое, что висело между ними, пока их взгляды не встретились в одном, иссечённом временем выражении, не дающем откровений.

4

Тусклый свет падал с высоких окон узкими полосами, лениво растекаясь по гладким стенам коридора, словно уставший от самого себя. Воздух здесь был густой и неподвижный. Сергей шёл твёрдо, ритмично, будто отсчитывая шаги за кого-то другого, не за себя. Звук его ботинок отдавался в пустоте, но не тревожил её, а лишь становился частью общего механизма – бесконечного, замкнутого, лишённого смысла, но при этом работающего исправно.

Люди проходили мимо, их лица оставались закрытыми, мысли – неясными. Взгляды – не пустые, но тягучие, въедливые, словно привыкшие скользить и фиксировать. Они были здесь, но так, словно их не было. Одни исчезали в полумраке коридоров, другие появлялись, но от этого ничего не менялось.