Он взял бритву. Лезвие мягко скользило по коже, оставляя за собой гладкую, чистую поверхность. В этом движении было что-то привычное, почти медитативное. Вода стекала вниз, и вместе с ней исчезало напряжение последних минут.

Где-то за окном кто-то засмеялся – коротко, легко. Он поднял взгляд, задержался на своём отражении, а затем выключил воду.

Комната встретила его всё той же тишиной, но теперь она уже не давила.

3

Раннее лето окутывало Петербург мягким, рассеянным светом, придавая городу загадочность вечернего часа. В воздухе смешивался аромат свежей травы и лёгкое дыхание приближающегося сумеречного покоя. Вдалеке, на границе между городом и водой, тихий плеск волн усиливал ощущение безмятежности. Время, как будто замедляя ход, готовилось уступить место вечеру, и всё вокруг казалось приглушённым, в ожидании чего-то важного.

На Крестовском острове, где зелень газонов гармонировала с чёткими линиями современной архитектуры, царила идеальная уравновешенность.

Дом, в котором находилась Анна, был примером утончённой сдержанности. Его стиль не стремился производить впечатление, но создавал гармонию вкуса, стиля и комфорта. Просторные окна открывали вид на залив, а лаконичные линии идеально вписывались в ландшафт – это место олицетворяло жизнь, которая не нуждается в демонстративности, но всегда движется вперёд, на шаг опережая время.

Анна сидела на веранде, поглощённая своими мыслями. Лёгкое льняное платье цвета холодного шампанского почти не ощущалось на коже, едва шевелилось от ветерка, но она не ощущала ни прохлады, ни тепла. Её босые ноги покоились на деревянном полу с вельветовым эффектом, мягком и матовом. Каждая доска была идеально обработана, создавая ощущение изысканности и долговечности.

Она смотрела вдаль, на мягкие переливы светлого горизонта, в который не торопясь уходили последние лучи солнца. В её взгляде пряталась задумчивость, а то, что скрывалось за её молчанием, оставалось втайне от мира, словно невидимая линия, соединяющая её с чем-то неуловимым.

Через некоторое время появилась Эля. Её рыжие волосы, как бы слегка потревоженные ночным сном, теряли свою чёткость, и, словно бы не желая этого, мягко обвивали её плечи. Её движения были лёгкими и бесшумными. В её бесформенной одежде, надетой, казалось, без особой мысли, не было ни лишних претензий, ни случайной небрежности. Но лишь массивная плетёная сумка и балетки, едва заметные в своей безупречности, предательски выдали её принадлежность к миру, где всё, где даже небрежность подчинена строгому, идеально сбалансированному порядку.

Её глаза, зелёные, как лес, отражённый в серых водах озера, хранили в себе некую мягкость, почти обманчивую. Уголки их, слегка опущенные, навевали ощущение кроткости и тихой жертвенности, но взгляд, как бы вдоль, мог бы заметить в них что-то более сложное, глубокое. Тонкие губы с едва заметным изгибом – без боли, без радости, – всегда знали, что говорили, и зачем.

Эля села напротив, и между ними возникла пауза. Они пили чай. Всё вокруг замедлилось – звук падающих чаинок, ритм дыхания. Ни один лишний звук не нарушал этого странного равновесия.

Вдруг до них донёсся детский смех с площадки. Он прозвучал неожиданно резко, словно другой, более энергичный мир вторгся в их замедленную реальность. Каждый удар ракетки о мяч звучал так отчётливо, что казалось – звук наполняет пространство, становясь почти материальным. Собака у ног Анны напряглась, повела ушами, словно уловила это изменение.

Анна, словно стряхивая с себя оцепенение, нарушила тишину:

– Сначала Бали, потом Тибет… какие-то шаманы… очищение, ритуалы… Они работают, пока в них веришь.