Юсуф Исхакович. Сегодня месяц и семнадцать дней. Не завшиветь бы тут.

Нуркасим Исхакович. А сколько дней осталось до тридцатого августа?

Юсуф Исхакович. Не хватит пальцев рук и ног, чтобы сосчитать.

Нуркасим Исхакович. Уже больше месяца прошло с тех пор, как я последний раз молился.

Юсуф Исхакович. И не вздумай молиться. Всё равно твои молитвы не дойдут до Бога.

Нуркасим Исхакович. Почему ты так думаешь?

Юсуф Исхакович. Не думаю, а знаю.

Нуркасим Исхакович. Откуда знаешь-то?!

Юсуф Исхакович. Вон, наш Мустаким никогда не молился, а его Бог мягкой периной одарил. А тебя на жёсткий стул посадил.

Нуркасим Исхакович. Значит, ты так считаешь?

Юсуф Исхакович. Именно так.

Нуркасим Исхакович. И не говори. Валяется на диване дни и ночи напролёт, да ещё и жену твою в ногах пристроил. А ведь раньше-то как хорошо мы жили, горя не ведали.

Юсуф Исхакович. Ничего. За месяцем поста всё равно наступит разговение.

Нуркасим Исхакович. Так-то оно так, да только обидно будет, если Мустаким наследством с нами не поделится.

Юсуф Исхакович. Ну ты подумай, а. Имея три диплома о высшем образовании, сижу и караулю этого пьянчужку. Курам на смех.

Нуркасим Исхакович. Да ещё и непрерывно почёсывая немытое тело.

Юсуф Исхакович. Ничего. Только бы тридцатого августа дождаться.

Нуркасим Исхакович. И что ты собираешься делать тридцатого?

Юсуф Исхакович. Мне бы только свою долю получить. Сразу о вас двоих забуду, раз и навсегда, понял?

Нуркасим Исхакович. Так ты ещё и долю свою рассчитываешь получить?!

Юсуф Исхакович. А почему бы и нет? Я ведь тоже потомок хана.

Нуркасим Исхакович. Осип Исаакович, что ли?

Юсуф Исхакович. Я не Осип. Понимаешь ты это или нет, тупица? Я не Осип, я – Юсуф. Ведущий свой род от самого Бога, означает моё имя. Воплощение красоты и изящества. Легендарный Юсуф.

Нуркасим Исхакович. Ну, не знаю, не знаю. Вот мне интересно, положил ли Великий хан хоть какую-нибудь завалящую карамельку в этот сундук для того, кто вопреки воле и желаниям своих родителей переименовал себя в Иосифа?

Юсуф Исхакович. А ты об этом не переживай. Ты лучше о себе думай, понял? О себе.

Нуркасим Исхакович. А что тут думать-то, о чём переживать? Я иду божьей дорогой. А Бог, как ты знаешь, всё видит, за всем следит.

Юсуф Исхакович. Так-так, значит, ты по божьей воле, а не по своей ночи напролёт сидишь с деревянным ружьём в обнимку и сторожишь под лучами прожекторов пьяного Мустакима.

Нуркасим Исхакович. Так вот, как там тебя, Джузеппе? А, ну да, Хосе, то есть Осип Исаакович, я Мустакима не охраняю. Если хочешь, сам его сторожи. Я стерегу каменный ларец. С наследия нашего глаз не спускаю. А тебе по завещанию нашего предка хана полагается ноль. Одну половину – Мустакиму, а другую – нам, мы так думаем.

Юсуф Исхакович. Жирно не покажется вам? Подавишься ведь. Хотя вряд ли, ты же и у родителей всё, вплоть до бельевой верёвки, себе отобрал.

Нуркасим Исхакович. Кто? Я?!

Юсуф Исхакович. А разве не так… а кто тогда сто раз приходил в отцовский дом бельевые прищепки выклянчивать?

Нуркасим Исхакович. Ты эти сказки жене своей будешь рассказывать. Это ты их со свету сжил. Ты, брат Осип. Ты заставил их продать дом в деревне, чтобы на эти деньги купить себе квартиру побольше. Увёз их к себе в Казань и вынудил собирать пустые бутылки по улицам и вокзалам.

Юсуф Исхакович. Ты говори, да не заговаривайся. А то ведь я не посмотрю на то, что ты мой старший брат, по хлеборезке так врежу, что зубы в разные стороны полетят.

Нуркасим Исхакович(вскакивает со стула). Попробуй только. Я тебе не Мустаким. Враз твоё брюхо проткну.

Юсуф Исхакович