Прапорщик:
– Господи укрепи меня! Воля твоя, за людей иду к тебе. Прими душу мою. Дай сил, что б не видели они страданий моих, что б не слышали стонов моих.
Боевики прибивают руки прапорщика, смеются и кричат «Аллах Акбар».
Прапорщик:
– Больно господи. Дай сил с честью придти к тебе. Прости меня Отче!
Прапорщик превозмогая боль и что бы боевики не слышали его стонов опять начинает петь -кричать
Прапорщик:
– Р-ро-о-о-оссия лю-лю- бима-я-я-я моя, ро-о-о-о-дные березки тополя а-а-а-а, как до-о-о-рога-а-а-а ты для со-о-о-олдата-а-а родная……
Голова прапорщика склоняется на грудь, и он уже тихо говорит
Прапорщик:
– Русская земля!
– Что русский, теперь ты в горах на всегда. Боевики, смеясь и крича «Аллах Акбар», уходят со сцены
Финальная сцена:
Распятый прапорщик, затемнение, свет от прожектора направлен на прапорщика и голос из репродукторов:
– Прапорщик погиб. Он был найден на следующий день, другой группой разведчиков. Ему было присвоено звание Героя России посмертно.
Почтим память Русских солдат с честью исполнивших свой долг, вставанием!
Занавес. Конец. ИГОРЬ ТАРКВИМАДА
Пьеса
В 1 акте
Бог судит, а не люди!
«добренький, не значит добрый»
Действующие лица:
Авдей- младший брат (мужчина 40—45 лет).
Серафим —старший брат (мужчина 45—50 лет).
Емельян —староста деревни (мужчина 60—65 лет).
Панкрат- сын Емельяна (мужчина 25—30 лет).
Панкрат в детстве (мальчик 10—12лет).
Декорация: на сцене стоит деревянный стол, стулья, деревянные тарелки, ложки. За столом сидят Авдей, Серафим и Емельян, имитируют процесс еды. Одежда—полотняные рубахи и штаны, на ногах лапти. (дом Емельяна).
Серафим:
– Что брательник кровный, жрешь и не давишься?
Емельян:
– А чего ему давиться, я позвал, я кормлю
Серафим:
– Кого, Иуду кормишь? Он же татарам зад лизал, когда мы здесь, в лесах, с дружиной князя Ярослава траву, да червей жрали, когда подыхали с голодухи, а татарам все ж кровь пускали.
Емельян:
– Брось, Серафим, он тогда молодой еще был. Ты же знаешь, хан Аспарул невесту его, Любаву, забрал, вот Авдей, что б Любаву вернуть и пошел Аспарулу служить.
Серафим:
– Да, служить, да Русских людей губить
Авдей:
– Я ни кого не губил, я на поруках был. Мне хан Аспарул говорил, а я его слова сотникам передавал.
Серафим (язвительный сарказм):
– А что же он тебе такое говорил, как люба ему наша Русская земля?
Авдей (опустив голову и не поднимая глаза):
– Нет, куда отряды посылать
Серафим (вскакивая со стула и хватает Авдея за ворот рубахи):
– Отряды посылать, Руссичей губить. Ты же кат поганый своих губил, баб да детишек басурмане в полон уводили по твоему навету.
Емельян:
– Охолонь, Серафим. Молод он еще был, Любава сердце его заполонила, вот и не вразумел он, где черное, а где белое. Блызила ему Любава, он же ее из полона хотел высвободить.
Серафим:
– Какой полон? Она ж сама Аспарулу глянутся возжелала. А Авдей? Ты же мне сам говорил.
Авдей:
– Да, а что ей было делать. Если бы к Аспарулу добровольно не пошла, мать ее и сестры младшие в полоне сгинули.
Серафим:
– В каком полоне? Мать и ее сестры в лесах прятались, и она это знала. Просто ты для нее не что, с Аспарулом она хотела быть, и ты это понимал, да тешил себя думкой, что твоей будет.
Авдей:
– Да тешил, все надеялся, может, глянусь я ей, может за службу свою отдаст мне ее Аспарул.
Серафим:
– Ну, и как, получил награду?
Емельян:
– Угомонись, Серафим. Дело прошлое. Сейчас Авдей вона как в дерене нашей работает, за все берется, крепится и не ропщет. Простить надо, молод был, глуп.