Я пытался налить воды, но кусок льда со стуком скользил внутри бутылки. Консервы замёрзли, недоеденная кукуруза окаменела на стуле. Свечу я зажигал не то для света, не то для тепла, держа руки в перчатках и лицо ближе к огню. Комната напоминала морозильную камеру.

Можно ещё побрыкаться, разжечь костёр из мебели, но это поможет ненадолго. Если холод продолжит усиливаться, не спасёт ничто.

Пару часов пролежав в забытьи, я с трудом поднялся и запалил остатки свечи. Руки плохо слушались, всё тело будто скрипело, заиндевевшее. Я взял остро заточенный нож, тот блестел, отражая крохотный огонёк. Может, по руке?.. Лезвие очень острое, если достать до артерии, страдания быстро закончатся. Хватит.

Но упав на колени, я проткнул всё же бутылку, располовинил с треском. Лёд вывалился куском, скользкий, я с трудом схватил его онемевшими пальцами в перчатках. Пришлось стукнуть по полу раз десять, прежде чем откололись куски. Я жадно засовывал их в рот, они перекатывались, жгли язык, хрустели на зубах. Восхитительные, сочные! Я ел лёд, как ягоды, глотал, ползая по полу в пуховике и обуви. Холодные обломки скользили по пищеводу, царапая. Что-то пшикнуло сверху, я встал на колени и долго глядел, одуревший, на оплывшую кучку парафина. Свеча закончилась. Надо насыпать сверху мусора, так делали в детстве, парафин сам по себе пропитает спички и бумагу, отчего они будут гореть долго.

Но к чему эти полумеры? Я с грохотом уронил стул на бок, тарелка и банки посыпались на пол. Руки плохо слушались, пришлось навалиться на стул телом, давить рывками, пока тот не хрустнул. Теперь пара книг с полки, любых. Страницы рвались с трудом, перчатки скользили, никак не мог схватить листков поменьше. Подложить бумагу под стул. Сейчас станет тепло. Я чиркнул зажигалкой раз, другой, пальцы совсем одеревенели. Нет огня. Очень нужен огонь. Зачем? Не помню, но огонь очень нужен, больше ничего не важно.

Что-то творилось странное, зудела смутная мысль. Я сидел на полу, тупо глядя на зажигалку и перчатки, на толстые рукава пуховика, на разломанный стул и разорванные книги под ним: одна с обложкой однотонной, зелёной, другая пёстрая, яркая.

Спустя пару минут дошло, что я вижу без свечи и фонарика. Медленно повернул голову: из окна лился свет: хороший, уверенный. Ноги не держали, я заполз на кровать на карачках, а штора давно сбилась набок.

Подоконник, пыль вытерта, где я опирался. За стеклом скат водоотлива, сероватые берёзы, тополя, а снизу угадывается пушистый ковёр из листьев. Вдали, на горе я тоже различал деревья, высоковольтную вышку на склоне, а в дальнем доме – окна и балконы.

Зыбкий, несмелый полумрак. Опять ложный рассвет? Чего ждать, на что надеяться с этим новым небом? Но как ни крути, я вижу синие рукава пуховика, грязные перчатки и чёткие рисунки обоев на стенах у окна. Само по себе это должно бы радовать, но я так закоченел, что ничего не чувствую.

Я подвигал пальцами, они едва гнулись. Ещё, ещё! Даже больно. Встал, присел два раза, кряхтя. Ноги тоже не слушаются, стены шатаются, голова гудит. Ещё приседать, сжимая-разжимая кулаки. Вся одежда ездила на мне, под штанины и рукава жадно лез мороз. Я упал на пол и стал отжиматься. Дыхание стало частым, сильным, тело оживало и кололо, я будто выходил из комы.

Пар валил изо рта, я отжимался и приседал до изнеможения. Тело разогрелось, хотя ледяной воздух обжигал и щекотал даже сильнее. Поправив одежду, я нашёл на полу открытые консервы со сладкой кукурузой и стал долбить внутрь ножом, чтобы выковырять хоть немного. Только после двух ложек я ощутил, как сильно проголодался, умираю с голоду! Работа ножом тоже согревала. Главное – двигаться!