Работа после обеда почему-то не ладилась, и он подумал, что стареет и скоро без пол-литры или снотворного не сможет заснуть, а без клизмы сходить по нужде. «Да, старею, – пробормотал он себе, – Ну что же: чай, в минувшее воскресенье четвертый десяток разменял – положено стареть».

Дома его ждал ужин, состоящий из огромного количества жареных кусков трупа коровы с обязательной несовместимостью в виде картофеля и хлеба. Заботливая на вид пожилая женщина, лет тридцати, – его жена – положила ему этой убиенной плоти целую миску, обильно полив еще горячим салом со сковороды и поперчив. Улыбаясь искусственными зубами и откидывая с лица прядь седых волос, она поставила перед ним завершающую день эту обильную информацию из потустороннего мира.

Расширив сосуды и пустив желудочный сок водочкой, он ударно справился с частями несчастного животного, выкурил 2–3 «контрольные» сигареты и оставил свой организм на ночь в одиночку бороться за остатки жизни.

С женой они давно уже вместе не спали.

Ю. Х.


ЭЛЕГИЯ

Может быть больше, чем память
в сердце моем набухают созвучья —
кровью налитые почки вселенной.
Мог бы я стать Геростратом?
Чтобы разрушить творимое вами бесчестье,
Молоха храм,
опостылевший мне инкубатор
обезображенных лиц отсутствием в них покаянья.
Бьющихся в омуте,
скомканных, словно бумага,
столь же ненужных природе
как и их бесполезные речи.
Падший ангел спокоен.
Только он обречен на бессмертье,
вечное странствие духа.
Ропот его канул в лету,
и нет в его душе разногласий
как нет больше в ней наличья желанья,
терпкого привкуса преодоленья запрета.
Птицы в полете впервые так пробуют крылья,
так прикасаются к внешней окраине ветра,
к вечному таинству переживания страха
преодоленьем его.
Так же и крабы впервые чувствуют нечто:
вновь обретенную твердь сочленений,
в битве клешни утерянной, силу.
А человек?
Может ли он прикоснуться губами к бессмертью,
усилием воли останавливать долгие войны,
любовью своей воскрешать остывшее ложе сомнений,
чувствовать в сердце своим пробуждение Бога,
рост за лопатками страсти своей оперенность.
Homo novus, astro sapiens Не он ли?
Может, как прежде давиться ему винегретом
догм, предписаний, религий и истин.
Или вернуться к себе,
на коленях пройти расстоянье.
Раз стоянье не приносит желанного счастья
лучше решиться летать, ползать
или прыгать ему в неизвестность.
Сытость страшна!
Она притупляет все чувства настолько,
что планета, галактика, весь макрокосмос
вдруг сжимаются до содержания миски,
до периметра стойла и сознания хама.
КАК ЖЕ ЕЛИ НА СКЛОНЕ СТВОЛ ОДИНОКИЙ ПРЕКРАСЕН!
Вынесший столько превратностей и вероломства,
вросший корнями в скользкую плоть монолита,
запахом хвои вокруг пропитавшей дыханье,
твердо стоящей над бездной обрыва.
Вот кем, пожалуй, решусь я родиться
кармой и мне в уготованной жизни.
Вот как смогу отдохнуть я от бега,
от состязания с самим же с собою,
от суеты и, конечно, от скуки.
В ДОЛГОЙ БОРЬБЕ ЗА ВОЗМОЖНОСТЬ СТОЯНЬЯ,
В ВЫБОРЕ БЫТЬ, А НЕ ТОЛЬКО КАЗАТЬСЯ.
В ПРАВЕ ОТВЕРГНУТЬ ВСЕ РАССТОЯНЬЯ
И НАКОНЕЦ-ТО СВОБОДЫ ДОЖДАТЬСЯ.

С. К.

ДИАЛОГ

Знавшее нас ушло без возврата.

Мы сами стали другими.

Н. Рерих, «О вечном»

– Я узнал тебя – это ты.

– Да это я. Только теперь люди зовут меня тополем. Я – дерево, как видишь.

– А меня называют Ачарьей, и я – человек. Как тебе там в твоем обличии?

– Ну, что я могу ответить – спокойно. Я обрел полный покой, к чему, как помнишь, и стремился.

– А меня вот втиснуло в беспокойную форму. Мыкаюсь. Но это у нас называется жить со смыслом. Хотя это слово – смысл– такая же пустая дефиниция, как и слово «дерево» или «человек».

– Как много шума от тебя исходит; ты такой же суетный, как ветер. Стань как я, замри и внимай свой «смысл», не называя его никак. Ты ведь мог всегда покорять любые желания.