хранящее остатки прошлых снов.
Течение, конечно, многослойно:
сквозняк придонный, плоскость фактов,
придавленных всей водной массой —
не то, чего сердцам хотелось,
нырявшим в бесконечный стук.
*
Дыханье, станешь ножкой трона,
прозрачностью престольной упирайся
в покой грудинный, в мягкость живота,
в паху опору находя, в ступнях, в лодыжках:
всё тело, разраставшееся смыслом —
твой орган и твоя система,
не ограничивайся лёгкими, небесная стезя,
пока не нужно знать, куда течёт вода,
пока слова неявный означают берег.
*
Поверхность прославляя, силу отражений,
способность породить слепящий блик,
скольжение щепы, опередившей время…
Забыть нельзя сквозящий илом сумрак.
Открыта форточка великой глубины,
чихают рыбы, становясь прыжком надводным,
чтоб воздух им носы утёр.
*
Возводится чьё тело – сном гамачным
в дневную негу, в статус эмбриона,
тот счастлив положением верховным,
молчальным маревом продляет грёзу
всё дальше за ограду лёгкого участка,
утратившего гильзы, камни, крики,
следы горчащие и травы,
влекущие на дно попятных чувств.
*
Ребёнок на плече отцовском видит:
песочница бортами разрослась —
там столько вырыто ходов, что хочет слово
хотя б один заимствовать, пласты соединить,
усыпанные смехом и золой.
Огня не знает полковой привал,
и пища холодна, полезна.
*
Солдат на дерево влезает,
ветвяный треск роняя прямо в грунт:
взрыхлённости неважно, кем она
порождена – снарядом или плугом.
Всё лучше, чем студёный кофе
из родника подземного испить,
историю признавав невнятной гущей.
Где сталь есть сталь – одно занятье:
язык с плодов снимает пробу.
В пещерный сумрак затекает сок —
соседствовать со словом, привыкать к молчанью
и память высоты под сводами таить.
*
Своё дыханье ищут губы, не иначе,
ощупывая яблоко: касание живёт
мгновение-другое – разве это
свободу означает, взявшую ветвями
полдневный воздух – посмотреть на всё,
пейзаж прозрачностью окинуть?
Печаль слежалась, и гадает небо,
по целине водя людское восприятье.
*
Жар времени внушает переплавку,
вбегая в двери голода к нутру,
привыкшему к военной силе, и всеядно
умение всходить зерном: ветвяный треск,
твоя причина – нерожденный гром,
полива ждёшь, но медлит ливень,
заталкивая гарь поглубже в небеса.
*
Вослед баркасу, алчущему шелест
покраски в цвет рассвета,
выходит из волны незримый друг —
спокоен, словно сотворён людским веслом.
Что сердце? Череда увеличений,
где каждое, стихая, призывает
ритмичную способность сбросить морок,
опомниться, увидеть всё как есть.
*
Алмазной пылью, что набилась между
слогов, легко прозрачность процарапать:
царапина сквозная горизонтом
вживётся в линзу укрупнения событий,
и вот уже озёрный плеск – всего лишь звук,
не существо, пришедшее проверить
людское восприятие на прочность.
*
Песок, несомый ветром, счистит
с богов всю бронзу, обнажая золотой
исток реки застывшей (звали форма) —
елозит бризовый наждак
по тропам парка, по ветвям аллейным,
не глядя на проделанную словом
работу, для какой названья нет.
*
Приливом выброшена маска
аквалангиста – и прильнула к почве
стеклом, привыкшим быть защитой
для зрения под натиском морской
дотошной соли – станешь въедлив,
когда в бескрайности волнами растворён
(слова блюдут свои границы).
*
Всем наблюдавшим стало душно.
Перебирать песок, перечислять причины:
– по водам вдох пошел пройтись;
– от маски отшатнулся воздух,
(горчит дыхательная трубка, не иначе);
– резина пористо взяла остаток кислорода…
И прочее, что в словаре метафор
светлело на полях, неотличимо от
бумаги бессловесной.
*
В глубины земляные вечно
ныряло небо, лишь надев защитный
костюм, что назывался человек:
у здешних облаков теперь есть маска —
вглядеться в залежи, и затаив дыханье,