XI

Пресветлый путь покажется нам мраком,
В котором одинок, несведущ, нелюдим
Блуждает человек. И сон, прожив внутри чумных бараков,
Не зная мир, познает снег седин.
Ведомый демоном, он не увидит света,
Проткнут гордынею, любови не познав,
Пойдёт тропой иной и грустно канет в Лету,
Мелькнув лучом, но светочем не став.

Первая строка первой строфы есть заимствование из старинной путевой книги (пункт 41 второй части) времён архаичных царств Желтого моря. Название забытого трактата «То-то Зин» мало о чём говорит современным исследователям, однако, в древности упомянутый текст использовался как руководство к достижению внемирского просветления.

Заполярским народам, ведомым Учителями, Путь к телу Ангойяны виделся единственной практикой, оправдывающей существование человека как не-животного в телесной оболочке. Во-первых, сама жизнь во плоти оправдывалась существованием цели более высокого порядка, нежели чем поддержание жизни в теле. Во-вторых, удачное воплощение личности в энергетическую сущность подводило итог необходимому рождению человека в тварном мире. Судьба каждого из людней заключалась в необходимости рождения во плоти, одновременно являясь шансом возродиться для чистого познания в оболочке, предоставляемой Ангойяной. При этом последнее включало в себя активную духовную практику ищущего Путь и, независимо от результатов, делало его человеком в глазах заполярцев.

«Пресветлый путь» таким образом является движением, предсказанным многими эзотерическими традициями древности. Говоря «пресветлый», автор утверждает наличие исхода человека как познающей мысли в свет открытости, который обеспечивал людням дорогу к абсолютному познанию[20]. Мрак, скрывающий истину, представляет из себя не столько земной удел, сколько духовное состояние тех людней, которые избрали для себя внутреннюю недвижи́мость. Соответственно тьма не только скрывает путь к свету Ангойяны, но и представляет своеобразный анти-путь многих человеческих существ в Полулюдь, затем в Нелюдь и Нежить.

Поэтому в глазах народов Северного предела Великая генетическая трансформация в том виде, в котором она была сформирована безумной Цивилизацией 1.3, являлась прямой дорогой к недвижи́мости духа. Увлечённость коррекцией телесности, её доработкой или тотальным изменением виделась заполярцам как абсолютный Норхой, то есть грех, уводящий от человеческой сущности.

Вот как писал об этом сам Инойк: «Бум телесного совершенства показался начальным и безобиднейшим следствием Генетической революции. Улицы южных и предсеверных городов заполняли существа, более похожие на олимпийских богов, нежели чем на людней. Но это было только первое впечатление. Приобретённая за деньги, иногда за последние деньги, идеальная телесность не скрывала и даже подчёркивала никчемность товара. Стеклянный взгляд прекрасных мужчин и женщин скользил по иным телам без какого-либо осмысления и эмоций. Средства, потраченные на тотальное изменение внешнего, оборачивали в статику всё, что заполняло человека. Забота о теле, как о единственном свидетельстве достижений его владельца, сводила на нет любые усилия духа. В нашу жизнь вошла первая колонна революционеров – бездумные манекены с гипертрофированным позывом к самопрезентации. Кого эти уроды могли породить далее?..»[21]

XII

Жизнь вечная, построенная впрок на опечатке,
Стели́тся пред людьми. И вот за бархат штор
Мы принимаем смерть. Она ж, стянув перчатки,
Как малым детям головной убор,
Нам поправляет жизнь. Неведома в присутствие Своём, она нас пестует – её любимых чад.
А нас пугает россыпь бесконечных «и»,