Рогнеда знала, что многие охотники деревни расставляли свои капканы в лесу. И многие хотели бы подарить своим жёнам муфты из лисьей шкуры.

Лис попался сам. Таков закон охоты. По-хорошему, надо было оставить его там, вернуться в деревню, вымолить прощения у жителей и забыть о своём безумстве.

Только, Рогнеда никогда не считала капканы честной охотой. Они были подлостью, ленью нерадивых охотников, не желавших проливать пот, в погоне за звериной кровью.

И Рогнеда не вернулась.

Она подошла к лису, осторожно опустилась рядом с его покалеченной лапой.

Капкан был зубчатый, ржавый и явно старый. Локка так грубо никогда не работал.

«Отец никогда не делал капканов» – думала Рогнеда, бережно касаясь шелковистой шерсти лиса.

От этого прикосновения животное вздрогнуло и вновь заскулило. Едва слышно, устало.

Рогнеда закатала рукава своего вывалянного в траве суконного платья, и взялась обеими руками за створки капкана.

Едва она начала их разводить, как лис забился, задёргал лапой, ещё сильнее насаживаясь на острые края капкана.

«Тише, тише, маленький!» – Рогнеде хотелось что-то сказать, успокоить несчастное животное.

Но она могла лишь сжать зубы и тянуть створки ещё сильнее.

Наконец, капкан со скрежетом отворился. Лис в тот же миг выскользнул и попытался сбежать в чащу, но окровавленная, волочащаяся лапа не дала ему сделать и шага. Рыжая фигура его вновь повалилась на землю.

Рогнеда с отвращением вытерла побуревшие от ржавчины ладони о подол платья и поспешила к лису.

Он был длинным, в половину самой северянки, но худым. Рогнеда с трудом смогла взвалить животное себе на плечо.

«Не оставлять же его в лесу с такой лапой…» – убеждала саму себя северянка, бредя по ночной чаще в сторону избы старицы.

Куда-то пропали мысли о Песни, о Самайне, о том, что будет ждать Рогнеду, когда она вернётся к отцу.

Северянкой двигало одно желание: восстановить закон охоты, вылечить жертву горе-охотника. В этот миг Рогнеда чувствовала себя сильной, важной, достойной своего имени.

Возможно, если бы её сейчас увидела старица, то назвала бы глупой, тщеславной девчонкой, возомнившей себя судьёй. Но старица сама научила её ремеслу травницы. И не ей теперь было решать, как Рогнеда его применит.

Северянка дошла до избы только к рассвету. Она специально выбрала дальний, окружной путь через лес, только бы не слышать Песни, не вспоминать, что она натворила.

Лис на её плече зашевелился, но вырваться больше не пытался. Наоборот обнял своим хвостом Рогнеду за плечи и доверчиво свесил голову.

К рассвету зарядил дождь.

Казалось, Самайн, опоздав к собственной ночи, решил в последние мгновения наверстать упущенную бурю. Небо скрылось за тучами, молнии прорезали мир, а меж их вспышками всё было окутано тьмой, словно небо хотело выиграть для Рогнеды лишние ночные часы.

У северянки ныло плечо, и затекли руки, но она упрямо шла до двери избы. И только заперев ее, изнутри позволила себе выдохнуть.

Рогнеда бережно уложила лиса на стол, запалила свечи и чуть подрагивающими руками стала перебирать склянки со снадобьями.

Ей уже доводилось лечить зверьё – с этого и начиналось обучение у старицы. Но отчего-то, именно сейчас Рогнеде стало особо боязно. Вдруг, что не так сделает, а лис охромеет.

Не дав страху себя остановить, северянка быстро нашла три нужные склянки и чистое тряпьё.

При свете свечей, она кропотливо промывала и залечивала раны на лапе лиса. Наконец, наложив повязку, она с тяжёлым вздохом прижалась вспотевшим лбом к прохладному дереву стола.

Лис засопел, и Рогнеда с ленцой повернулась к нему.

На северянку смотрели два больших оранжевых глаза, точь в точь под цвет шерсти.