Локка пристально посмотрел на дочь и прислушался.

Плач повторился.

Кузнец предупреждающе покачал головой и взял Рогнеду за руку.

«Там кто-то плачет! Я должна помочь! Старица…»

– Старица мертва, – на грани слышимости шепнул Локка на ухо дочери. – А если выйдешь из круга, нас возненавидят.

«Но ведь на самом деле ничего страшного не будет» – резкими жестами показала Рогнеда. – «Ты сам рассказывал, что пришёл сюда со мной в ночь Самайна. И мы живы».

Локка смотрел в льдисто-голубые глаза дочери, и видел в них своё отражение.

Вспоминал, как он упрямо, глупо и смело отказался служить тому, кто был повинен в гибели его жены. Покинул родину с младенцем на руках, не послушав никого, кроме собственного сердца. Он тогда смотрел на мир такими же голубыми глазами. И никто не мог его остановить.

Рогнеда, приготовившаяся чуть ли не к битве с родным отцом, удивленно распахнула глаза – Локка отпустил её руку и едва заметно кивнул.

Плач продолжал звучать, прорываясь через Песнь.

Поющие женщины не просто окружали мужчин, они держались за руки, смыкая кольцо.

Рогнеде было всё равно. Годы тренировок с отцом не прошли даром, северянка вскочила на ноги, метнулась к самым младшим из поющих девок и без труда перепрыгнула через их сцепленные руки.

Вслед ей раздались охи, гневные мужские крики. Но ни одна из женщин не позволила себе прервать Песнь.

Рогнеда бежала на плач, не оглядываясь. Ей казалось, что стоит остановиться, и её непременно настигнет то зло, которого так страшатся в деревне.

Лес стремительно приближался.

Северянка пронеслась мимо деревьев, срывая нити с подвесками, пересекая грань.

В лесу Рогнеда не остановилась. Она бежала в сторону плача, пока ноги не подкосились, а дыхание не застряло где-то в горле. Тогда северянка упала на колени, упираясь ладонями о влажную траву и ловя ртом свежий осенний воздух.

Отдышавшись, она поднялась на неверных ногах. С чистого, неправильного для Самайна неба на лес смотрела стареющая луна. Она освещала ровные стволы деревьев и кривой бурелом. Лес казался тусклым, спящим. Но вполне обычным.

Рогнеда не видела ни следа тех страхов, от которых люди отгораживались кострами, железом и Песнью.

Песнь. Её больше не было слышно.

«Я не могла убежать так далеко. Или они замолкли? Неужто я прервала то, что начали ещё до моего рождения?» – думала Рогнеда, опасливо осматриваясь.

Слева меж деревьев раздался хруст надломившейся ветки. Северянка вздрогнула и отскочила в сторону.

«Тоже мне, валькирия!» – мысленно прикрикнула она на себя.

Звуки, что с опушки казались чьим-то плачем, теперь больше напоминали жалобное поскуливание. Они исходили оттуда же, где надломилась ветка.

Рогнеда хотела уйти. Хотела сбежать обратно на опушку, к отцу, который всегда её защищал.

Она почти развернулась. Почти сделала шаг прочь от пугающих звуков. Почти сдалась.

Но тут скулёж прекратился. Кто бы ни был за деревьями, он больше не издавал ни звука.

«А что если там кто-то умирает, пока ты тут стоишь? Что бы сказала тебе старица? Опять боишься замарать руки? Или сердце?»

Не давая себе времени на раздумья, Рогнеда двинулась к деревьям. Шаг. Другой.

По привычке, северянка нервно двигала руками, изгибала тонкие бледные пальцы в слова:

«Старица бы не испугалась».

Она прошла ещё немного, и за деревьями показался невысокий холм, устеленный облетевшими листьями.

Сначала Рогнеда никого не заметила, и лишь приглядевшись повнимательней, различила на ярких листьях рыжую фигуру.

Это был лис. Слишком крупный, слишком красочный для здешних мест. Его пушистый хвост безвольно лежал на лиственном покрывале, а задняя лапа была прижата капканом.