– Верно, юноша нашел в себе силы не смотреть на уродства, сосредоточившись на грязной накидке алакила. Верно. Только ехать нам уже не десять, а семь часов и двадцать минут, если быть, э-э-э… А остановки займут от силы до часу времени.

– Понятно.

– Машинист просил узнать, есть ли у вас вопросы, пожелания?

– Нет, сказал полукровка своим странным, хриплым голосом, нет. Спасибо за заботу.

– Господа, юноша кивнул, вновь открыл дверь, впуская шум и ветер. И был таков.

– Зараза. Это дольше, чем я думал.

– Мы не особо-то и спешим, алакил, пробасил гигант, пожимая плечами. Чего ты так разнервничался, не понимаю.

– Нервы сдают, прошипел Сарга, накидывая капюшон.

Первую остановку вагонет оставил позади, загрузив склад новыми ящиками с углем и бутылями свежей воды. Старые сосуды, опустевшие после долгого пути, остались покоиться на маленьком перроне остановки. До отбытия в дальнейший путь машинист – болтливая душа – начал заводить знакомства со своими пассажирами, безрезультатно стараясь вывести их на откровенный разговор. Его интерес, появившийся после визита в пассажирский отсек молодого Сипона, явно намекал на глубокое впечатление юноши, оставленное после короткого разговора с алакилом и его надсмотрщиком. Машинист то и дело пытался, как бы невзначай, заглянуть полукровке под капюшон, дабы воочию убедиться в наличии у представителя печально известной профессии ужасающего «третьего глаза». Делал он это настолько культурно, что даже не злил алакила, который лишь вяло отмахивался, поглядывая на своего громадного тюремщика. Тот, к великому сожалению Суму-ла-Эля, несмотря на свое положение, являлся человеком скудного ума, и разговор с ним никак не задавался. Но и этих мыслей Суму не выказывал, ведь он, как и положено любому валимиту из обеспеченной семьи, был крайне воспитан и осведомлен в вопросах правил приличия.

Пока вагонет стоял на своей первой кратковременной остановке, алакил с надсмотрщиком расположились подле него, изредка перего вариваясь. Машинист с помощником отошли в захудалую вокзальную лавку за свежей едой и водой. А вагонеточный углежог – молодой асир с извечной угольной пылью на бороде и лихорадочными черными глазами – пребывал, по всей видимости, в малом восторге от описанного Сипоном диалога в пассажирском отсеке. Более того, само нахождение поблизости такого отродья, как алакил, не давало ему покоя. Он не скрывал презрения, проходя мимо жутковатой парочки, косился и хмурил черные брови, таская уголь. А подойдя к группе собравшегося у кладовой вагонета немногочисленного обслуживающего станцию персонала, мало состоящего из известных народов Империи, и вовсе осмелел, в голос обсуждая мерзких пассажиров. Собравшиеся оборванцы утвердительно кивали, кося закисшие глаза на полукровку. Сплевывали пожелтелую от бигта слюну на серый песок, шипя неразборчивые проклятия. Огромный надсмотрщик смотрел на них, опершись о нагромождение коробок, то и дело бросая взгляд на выродка-подопечного, стоявшего рядом.

– Четверо хранят от таких, пожиратель! – крикнул асир, заметив, что выродок наблюдает за ними. Грязная смесь, под Черного подлезшая, что может быть хуже?

Собравшиеся загудели, одобрительно поддакивая, однако, не слишком прибавляя в голосе. Ведь в этих землях поредевший люд хоть и не был так осведомлен в причинах ненависти углежога и явном страхе остальной команды вагонета к их пассажирам, но отличить двух простаков от пары отморозков могли на раз. Насчет этих двоих, то чаша весов склонилась в головах люда ко вторым.

Громила с туповатым лицом уставился на полукровку, тот лишь улыбнулся, промурлыкав в ответ: