– Как тебя зовут, сын мой?

– Рикардо Мельядо.

Священник посмотрел на заключенного, но понять, как он выглядел, было невозможно. Его покрытое кровоточащими ранами лицо настолько распухло, что глаза почти закрылись. С трудом разлепив разбитые губы, несчастный произнес:

– Я рад, что вы смогли прийти, падре.

– Церковь считает своим долгом спасение твоей души, сын мой.

– Сегодня утром меня повесят?

Священник мягко похлопал заключенного по плечу:

– Тебя приговорили к казни гарротой[5].

Рикардо Мельядо вскинул голову:

– Нет!

– Мне жаль. Приказ отдан самим премьер-министром.

После этого священник положил руку на голову заключенного и произнес нараспев:

– Dime tus pecados…[6]

– Я много грешил в мыслях и деяниях и теперь всем сердцем раскаиваюсь в этом, – ответил Рикардо Мельядо.

– Ruego a nuestro Padre celestial par la salvation de tu alma. En el nombre del Padre, del Hijo y del Espiritu Santo…[7]

Прислушивавшийся к происходящему в камере охранник думал про себя: «Что за неразумная трата времени. Господу на него плевать».

Священник закончил исповедь:

– Adios[8], сын мой. Да приимет Господь твою душу с миром.

Священник подошел к двери, охранник отпер ее, направив дуло автомата на заключенного и выпустив священника в коридор. Вновь заперев дверь на ключ, охранник подошел к следующей камере и открыл ее.

– Он ваш, падре.

Священник переступил порог. Находившийся в камере заключенный тоже подвергался избиениям. Священник с минуту смотрел на него.

– Как тебя зовут, сын мой?

– Феликс Карпио.

Заключенный оказался крепким мужчиной со свежим синевато-багровым шрамом на лице, который не могла скрыть даже густая борода.

– Я не боюсь смерти, падре.

– Это хорошо, сын мой. Ибо никого из нас она не обойдет стороной.

Пока священник выслушивал исповедь Карпио, до слуха находящихся в здании донесся какой-то шум. Приглушенный вначале, он становился все громче и отчетливее. Вскоре можно было различить грохот копыт и испуганные крики. Охранник прислушался, на его лице отразилось беспокойство.

– Вам лучше поторопиться, падре. На улице происходит что-то странное.

– Я закончил.

Охранник быстро отпер дверь камеры, а когда священник вышел в коридор, повернул ключ в замке. В этот самый момент снаружи у главного входа в здание раздался страшный грохот.

– Что это за шум, черт возьми? – спросил страж, посмотрев в узкое зарешеченное окно.

– Похоже, кто-то просит у нас аудиенции, – ответил священник. – Могу я позаимствовать у вас это?

– Что именно?

– Ваше оружие, por favor[9].

С этими словами священник почти вплотную подошел к охраннику, бесшумно отделил верхнюю часть массивного креста, висевшего на шее, обнажив длинное обоюдоострое лезвие спрятанного в нем стилета, и молниеносным движением вонзил его в грудь стража.

– Видишь ли, сын мой, Господь и я решили, что оружие тебе больше не понадобится. In Nomine Pater[10], – набожно перекрестившись, произнес Хайме Миро, забирая автомат из рук умирающего.

Охранник рухнул на цементный пол. Забрав у него ключи, Хайме Миро быстро отпер двери обеих камер и скомандовал:

– Пошевеливайтесь!

Шум на улице становился все громче.

Рикардо Мельядо забрал у него автомат и попытался растянуть в улыбке распухшие губы.

– Из тебя получился чертовски хороший священник, даже я почти поверил.

– Изрядно они вас отделали. Но ничего: они за это заплатят.

Обхватив товарищей за плечи, Хайме помог им дойти до конца коридора.

– Что случилось с Саморой?

– Охранники забили его до смерти. Мы слышали его крики. Они увели его в изолятор, а потом сказали, что он умер от сердечного приступа.

Впереди показалась запертая железная дверь.