Однако и с «концепцией обета» все было не так просто. Во-первых, потому, что современному, рационально мыслящему человеку трудно поверить в то, что в далеком XIV века священники не смогли сдвинуть чудотворный образ с места, пока не пообещали ежегодно приносить его на место паломничества. А раз, как они считали, не было чуда, то не было и обета, а без него крестный ход теряет смысл «соборного делания» и превращается в дело «моего личного благочестия» и его общий, единый смысл распадается на тысячи индивидуальных смыслов, которых у каждого паломника – целый рюкзак за плечами.

Во-вторых, во всей этой «концепции обета» было нечто такое, с чем сердце никак не могло согласиться. Особенно, когда в качестве назидательного примера начитанные крестоходцы вспоминали, как однажды вятчане отказались исполнить обет и не пошли на реку Великую, за что Бог наказал их морозами, погубившими в июне все посевы, и только после должного исполнения обета, Бог даровал им хороший урожай. Очевидно, что в те времена, когда большинство вятчан работали на земле и жили своим хозяйством, это пример казался им весьма конкретным и убедительным. Но сегодня абсолютное большинство паломников уже не являлись крестьянами. Должны ли они в таком случае были думать, что, если не пойдут в крестный ход, то Бог разрушит их бизнес, уволит с работы, пошлет плохого начальника, болезни или какие-то другие несчастья?

Как бы на первый взгляд это не показалось странным, но, высказывая подобные мысли, православные люди, в действительности, повторяли присущую католическому богословию мысль о жертве (в качестве которой в данном случае выступает крестный ход), как некотором «выкупе» который способен удовлетворить гнев или правосудие Божие. Подобного рода богословие и жертву, понимаемую, как «юридическую сделку», протопресвитер Александр Шмеман сравнивал с «налогом с доходов» и призывал в корне переосмыслить природу жертвоприношения, которая сегодня забыта даже богословами. Что уж тут говорить о простых паломниках?

Тогда, в 2000 году, я не мог ответить на эти вопросы. Мысли роились в моей голове. По мере приближения к Великорецкому, с каждым новым километром, главный смысл крестного хода все больше ускользал от меня и дробился на тысячи маленьких смыслов. В конце концов, я вернулся к тому, с чего начал: «Надо просто дойти и вернутся!», и когда спустя пять дней это, с помощью Божией, это было исполнено, и я вновь без единой мозоли прошел вес крестный ход и возвратился домой, то вдруг понял, что на следующий год в крестный ход уже не пойду. Так как не вижу в этом смысла.

Конечно, сегодня я понимаю, что это было большой и досадной ошибкой. Причина же ее заключалась в том, о чем когда-то с сожалением писал отец Александр Шмеман: «В наше время в центре религиозной жизни стоит не истина, а религиозное чувство, оно, а не истина, признается главной ценностью, по которой мерится все. И в церковной жизни, и в богослужении все расценивается в зависимости от того, что „я“ хочу получить от них, что „мне“ представляется существенным, что „я“ люблю в них».

Десять лет назад я тоже не смог избежать этой ошибки. Возможно, где-то на глубине души я понимал, что вовсе не крестный ход утратил Богом данные ему смыслы, а просто рухнули, обесценились, исчерпали себя мои фантазии и желания, которые, по своей гордости, я считал смыслами крестного хода. Но прорваться сквозь них к подлинному смыслу Великорецкого паломничества мне еще не хватало ни знаний, ни сил, ни духовного опыта. Для этого необходимо было не только время, но нечто большее.