На него стали оборачиваться, и он выбежал из подвала, перепрыгивая через две ступеньки за раз и крепко хватаясь за перила.

На парковке Трип еще долго боролся с собой. Он не мог оставаться внизу, не мог выносить женский плач и разговоры об опасности и о жестоком обращении. Ему казалось, что Карл вот-вот подойдет к нему и схватит за горло, как в детстве, хотя он давно не ребенок.

Трип повернул ключ в замке зажигания. Отпустил сцепление, и двигатель заглох. У него опять перехватывает дыхание, как это бывало, когда Карл стискивал его тощую шейку в его двенадцать, тринадцать, четырнадцать, пятнадцать, шестнадцать лет. Наказывал мальчишку за то, что тот не соответствовал его невероятно высоким немецким стандартам.

«Трип, ты думаешь, ты такой умный, что я не увижу, что ты опять не прибрался у себя в комнате?!» Услышав вопли Карла, Трип всякий раз краснел, неважно, чувствовал он себя виновным или нет. «Грязные носки все еще у тебя под кроватью. Больше никаких игр».

А бабушка только наблюдала за тем, как его душат или бьют, одобрительно кивала и вставляла свое разочарованное: «Ну как ты мог, Трип? Неужели опять? Ты же знаешь, что валять дурака нехорошо, право. Немедленно иди к себе и прибери там как следует».

Трип все сидел на парковке у церкви, по его щекам текли струйки пота – мальчишеский стыд и страх углубляли зияющую пустоту внутри него, превращая ее в настоящую пропасть, которая поглотит его целиком, если он не справится с ней раньше.

Он смотрел в лобовое стекло. Нет ему спасения, нет выхода, как не было и в детстве. Разве это он, Трип, убил отца и мать? Что он натворил такого, за что его наказали их смертью? Потому что именно так он видел свою жизнь в большом, неуютном бабкином доме: это было его наказание за смерть родителей.

А вдруг он все-таки его заслужил? Может, если человек не вешает свои рубашки в шкаф, а вешая, не располагает их аккуратно по цветам, то его как раз и следует душить за это и это вполне разумно? Да нет, вряд ли, конечно; но, с другой стороны, все в бабкином доме было так непонятно. Иногда он действительно чувствовал, что во всем виноват сам.

Двигатель машины чихнул и снова завелся. Трип нажал на педаль газа раз, другой, резко вывернул руль и выехал с парковки у церкви. Зря он сюда поперся. Все стало еще хуже. Чтобы разобраться в себе, Трип не поехал домой, а повернул на запад и погнал по хайвею. Он так громко кричал за рулем, что у него звенело в ушах от собственных воплей. Старые обиды затмили на время его разум, как внезапный ливень затмевает ясное голубое небо.

Хлестнул порыв ветра. Закачались верхушки деревьев. На западе, насколько хватало глаз, было темно.

Погода опять менялась, шел другой фронт. И на этот раз гроза обещала быть ужасной.

Кристина медленно ехала через лес, где над ее машиной склонялись темные ветви тсуги [7]. Воздух с запахом сосны проникал в воздуховоды «Шевроле Импала». В последний раз через этот лес в окрестностях Кроссхейвена Кристина проезжала полгода тому назад. Она нашла номер Джо Макфэрона, который сохранился у нее на телефоне, когда он позвонил ей вчера, и набрала его.

– Привет, Джо. – На том конце были слышны приглушенные голоса. – Джо?

– Привет, Кристина. Ты, случайно, не работаешь с парнем по имени Веранда?

– Миранда. Работаю. А что, он тебе звонил, что ли? – Она съехала на обочину и остановила машину.

– Мэри говорит, что звонил, и не один раз. – Кристина вспомнила Мэри Картер, диспетчера шерифа Макфэрона, которая отвечала за все, что касалось условий работы в его офисе, и даже лично ходила за продуктами два раза в день.