– А это что такое?

– Новый бар открыли. Почти год строили, не помнишь? Пиво хорошее. Зайдём, когда у тебя будет время.

– Пиво хорошо.

– Можно сегодня вечером.

– Сегодня не будет времени.

Вечером Дмитрий зашёл к матери. Она ждала. На столе стояли тёплые его любимые пирожки с мясом. Он с удовольствием их попробовал, несмотря на забитый плотным домашним ужином желудок. Ей, как обычно, не понравилась его худоба и обгорелый нос.

– Когда ты уже перестанешь из дома уезжать? Сын без отца растёт, что из него получится?

– Андрей вроде ничего получился. А раньше я больше разъезжал.

– Андрей! За Андреем я смотрела. А теперь уже нет сил. Не заметишь, как Саша вырастет.

Это Дмитрий знал. Он остался довольным состоянием мамы. Выглядит хорошо. Прежней энергии нет и никогда уже не будет. Он постепенно свыкался с этой мыслью. Как будто выключилось что-то внутри в один день. Память давно начала барахлить. Её хватка на Дмитрия разом ослабла, почти сошла на нет. Впервые в его жизни. Но соединяющая их ниточка как будто стала ещё прочней и важней. Дмитрий как мог сопротивлялся мыслям о неизбежном. Редким, непривычным для него мыслям. Свобода, когда-то, наверно, желанная, не имела теперь никакого значения. Он не чувствовал себя свободным и без колебаний бы вернул свою прежнюю маму, если бы мог. Только рядом с ней он мог по-настоящему ощущать самые главные, основные правды жизни. Простые и нестареющие, вечные. Прозорливые или невежественные. В ней угасала сила, которой в нём никогда не было и, наверно, никогда не будет. Непреклонная правота и мудрость поколений. Выживших и оставивших после себя потомство. На нём эта цепочка прервётся. Он никудышное звено. Его сыновья один на один с миром. Андрей. Теперь Саша. Несправедливо, но поделать с этим уже ничего нельзя. Нет во мне такой силы, такой убеждённости.

– Ты хорошо выглядишь, мамуля, – он помнил о том, что нужно говорить громко.

Она кивнула головой и улыбнулась.

– Как твоя спина? Не болит?

– Слава богу.

Из её малоподвижных глаз вдруг глянуло что-то безрадостное и отчуждённое. Не в первый раз. Одиночество, обречённость старости? Что там у неё в голове? Он испытывал грусть и вину. И неясное облегчение. Освобождение. Каждый сам по себе. Он заёрзал на стуле. Пора.

– Мамуль, тебе уже надо спать. Пирожки очень вкусные. Мне пора домой, устал с дороги. Завтра придём с Сашей.

Она завернула ему с собой пирожки и напомнила, чтобы он был осторожным на дороге. Ночные фонари едва пробивались сквозь осеннюю прохладу улиц. Он вырулил на большую, ещё оживлённую. Суета. Когда опять в горы?

*

– Человечеству нужна новая религия. Без неё мы все пропадём. Напрасно ухмыляешься. Есть что-то в грамотном, интеллигентном промывании мозгов. Всё равно они у нас промыты, только вот не тем.

– А чем мы сейчас с тобой занимаемся?

– От этой гадости мозги только болят. Завтра мне будет крышка. Наливай, что там осталось.

– Вот, закусывай. За здоровье!

– За здоровье. Какая гадость, – Павел скривил рот. – Нужна умная, современная религия. Для таких, как я.

– Лучше водки ничего нет, Паша.

– Тебе не понять. Молодой ещё. А я вот не знаю, как дальше жить.

Дмитрий поглядывал на захмелевшего друга, прикрывая мысли дружеской улыбкой. Постарел. Он замечал это против желания, опасаясь пробуждения давнего своего попутчика – глубоко скрываемого чувства вины. Перед Павлом оно наваливалось с особой силой. Как ни перед женой, ни перед сыном, ни перед матерью.

– Мы с тобой одного возраста.

– На бумаге. Посмотри на себя, посмотри на меня. Ты ещё пацан.

– Ну что ты опять заладил?

– Ладно, не буду. Но ты мне скажи: ты чувствуешь в себе перемены с возрастом?