– Это я, Тесс.

– Господи, мам. Все еще не верится.

– Я же говорила, что доберусь до тебя.

Тесс улыбнулась воспоминаниям: мама, приверженка здорового питания, любила шутить, что даже после смерти будет следить за тем, чтобы Тесс принимала нужные добавки.

– Ты так сильно болела, мам.

– Но здесь не существует боли.

– Ты так страдала…

– Милая, послушай.

– Я слушаю. Слушаю.

– Боль, которую ты испытываешь в течение жизни, не затрагивает тебя в самом деле… Она не касается настоящей тебя… Ты невесомее, чем думаешь.

Одни эти слова подарили Тесс блаженное умиротворение. «Ты невесомее, чем думаешь». Она бросила взгляд на фотографию в руках, последнюю, на которой они были запечатлены вместе, сделанную на мамин восемьдесят третий день рождения. Болезнь взяла свое: на фотографии у Рут были впалые щеки, пустой взгляд, а свитер цвета карамели болтался на исхудалом теле.

– Мам, как это возможно? Ты же не пользуешься телефоном.

– Не пользуюсь.

– Тогда как ты говоришь со мной?

– Кое-что произошло, Тесс… Появилось окно.

– Окно?

– Да, сейчас оно открыто.

– Надолго?

Повисла длинная пауза.

– Мам? Надолго оно открыто?

– Нет.

Каждый день происходят тихие чудеса: в операционной, в бушующем море, в спасительном появлении незнакомца на дороге. Таким чудесам редко придают значение. Никто не ведет им счета.

Но время от времени вести о каком-нибудь чуде разносятся по всему миру.

И когда это случается, происходят перемены.

Может, Тесс Рафферти и Джек Селлерс и не рассказывали никому о своих телефонных разговорах, но Кэтрин Йеллин была другого мнения. «Идите по всему свету и возвещайте Радостную Весть всем людям». Так говорилось в Евангелии.

Поэтому воскресным утром, спустя двадцать три дня после первого раздавшегося в Колдуотере загадочного звонка, пастор Уоррен стоял перед прихожанами церкви «Жатва надежды», листал Библию и не подозревал, что скоро дела в его храме пойдут совсем на другой лад.

– Давайте откроем Евангелие от Матфея, глава одиннадцатая, стих двадцать восемь, – объявил он, быстро моргая. Шрифт был нечетким, да и пальцы старика дрожали. На ум пришел псалом: «И до старости, и до седины не оставь меня».

– Прошу прощения!

Все обернулись. Уоррен глянул поверх очков. В пятом ряду стояла Кэтрин. На ней были широкополая шляпа и платье цвета лаванды. В руках женщина держала лист бумаги.

– Простите меня, пастор. Дух Господень понуждает меня сказать.

Уоррен сглотнул. У него возникло нехорошее предчувствие относительно того, о чем пойдет речь.

– Кэтрин, прошу вас, сядьте…

– Это важно, пастор.

– Сейчас не лучший…

– Я стала свидетельницей чуда!

Среди рядов пронеслось тихое «ах!».

– Кэтрин, Господь всегда с нами, но утверждать, что вы видели чудо…

– Это случилось три недели назад.

– …это очень серьезно, лучше…

– В пятницу утром я была на кухне.

– …предоставить рассуждения о подобных вещах духовенству.

– И вдруг раздался телефонный звонок…

– Право, я настаиваю…

– …от моей умершей сестры!

Прихожане снова ахнули. Кэтрин завладела их вниманием. В церкви стало так тихо, что было слышно, как она разворачивает листок.

– Мне звонила Диана. Многие из вас ее знали. Она умерла два года назад, но ее душа живет, она в раю. Диана сама мне сказала!

Уоррен попытался унять дрожь в теле. Он утратил контроль над происходящим на службе, а это в его глазах являлось величайшим грехом.

– Первый раз мы говорили в пятницу утром, – продолжила Кэтрин, она громко читала с листа, тыльной стороной ладони вытирая слезы. – В 10:41. Потом в следующую пятницу, в 11:14 утра, а на этой неделе звонок был в 19:02. Она произнесла мое имя… Сказала: «Кэт, пришла пора рассказать всем. Я жду тебя. Мы все ждем».