Наша с мамой квартира сияла порядком и свежестью, очевидно, кто-то нервничал до такой степени, что чистил каждый её укромный уголочек. Как бы странно в этих семидесяти пяти квадратных метрах смотрелся Игнатов. Одна его машина в разы дороже этой скромной трёшки. В этом самом доме родилась и выросла моя мама.

Бабушки не стало задолго до моего рождения, а вот дедушку Сашу, моего тёзку, помню хорошо. Странно так: вся информация об отце будто отформатировалась и упала на пыльные архивные полки памяти, которыми я не пользовалась никогда. Я забыла его голос, забыла, как он выглядит, забыла, что когда-то была ему дорога. А вот дедушка прекрасно сохранился в моих воспоминаниях. Я помню запах его папирос, как аккуратно и тщательно он скручивал табак в специальную бумагу, помню аромат крепкого кофе из турки, который он варил каждое утро, помню его густую седую бороду и круглые очки. Дедушка всю жизнь занимался наукой, строил на главном городском заводе сложнейшие механизмы, преподавал в университете, писал статьи, ловко стуча пальцами по клавишам древней пишущей печатной машинки. Деда Саша готовил для нас с мамой омлет до самого своего последнего дня, а потом во сне тихо и мирно ушёл, мне только-только исполнилось десять. Ему было почти восемьдесят семь. Мама, поздний ребёнок, родилась, когда дедушке было за пятьдесят, а бабушке – за сорок, единственная, долгожданная и горячо любимая дочь.

Радикально почти ничего не изменилось в этой квартире, мы решили сохранить её уют. Только прошлым летом сделали косметический ремонт. Естественно, дядя Петя нас не бросил, ему досталась замена кафельной плитки на кухне и в ванной, он привёл в порядок паркет, помог нам поменять двери и окна. Мы с мамой клеили и красили, подбирали новые шторы и всякую мелочь. Получилось, на мой взгляд, отлично, мы сохранили дедушкину библиотеку, старинный фарфоровый сервиз и редкие, но завораживающие своей красотой хрустальные люстры и светильники. Я как смогла отреставрировала бабушкины картины. Мы бережно сохранили душу этого дома, но вдохнули немного свежести, чтобы начать записывать нашу новую историю.

У нас в доме уютно, но скромно, имеющимися предметами быта принято дорожить, и не распыляться на то, чтобы поспевать за модой. Сложно представить Константина Игнатова в подобных интерьерах, будто он не сможет здесь уместиться. Я не помню, где мы жили, когда были семьёй, точно не здесь. Наверное, мы с мамой так и не смогли прижиться в его мире, как кактусы среди орхидей. Хотя мама очень красивая, утончённая и прекрасно воспитанная в семье советской интеллигенции, а вот себя я точно не представляю частью быта Игнатова. Мышь во дворце.

Пока я переодевалась, дядя Петя принёс из машины больничные вещи и несколько пакетов с провизией, он хотел тихонько улизнуть, но мама не позволила, отрезав путь к отступлению:

– Кирсанов, пока я не увижу, что ты съел хотя бы тарелку горячего, из кухни не выпущу! – Ольга Александровна перегородила дверной проём, уперев руки в бока.

– Ляль, да у меня всё есть! Отдыхайте с дороги! – наивный дядя Петя пытался сопротивляться.

– Стоять! Кругом! За стол марш! – развернула грозная женщина беглеца, – Александра! Ты где запропастилась?

– Мам, я за твоей спиной, добровольно сдаюсь в плен! – я вошла в кухню с поднятыми руками.

Пока эта фурия, что называла себя моей мамой, буянила над кастрюлями, мы с дядей Петей притихли, сидя плечом к плечу за столом. Я украдкой рассматривала соседа, который неожиданным и лишь слегка уловимым преображением меня удивил. Почему-то с этим мужчиной, на мой взгляд, у нас больше общего, чем с Константином Игнатовым. Мы с дядей Петей не любим привлекать внимания, заботимся о маме, не любим болтать, а свои чувства выражаем поступками. Мы следим внимательно за этим миром, но очень стараемся, чтобы мир не обнаружил нас.