– Ася, – позвала мама. Она тихонько присела на краешек моей постели и так по-детски наивно заглядывала в мои глаза. – Милая, тебе что-нибудь хочется?

Мама плохо справляется со стрессом, у неё вся душа наружу, чуть что дрожит как осиновый листочек на ветру. Я потянулась к ней, желая успокоить, но едва коснулась её хрупкой ладони, как мой висок прострелила ослепляющая жёлтая молния. Меня парализовало разрядом электричества, и сотни мигающих мушек заполонили реальность. Время словно застыло, воздух стал густым и вязким. Крохотные мушки взрывались в голове странными, неразборчивыми картинками. Где-то мелькала мама, какие-то незнакомые люди, безжизненное лицо Ангела, покрытое копотью и пеплом. От последней картинки я вскрикнула.

Мама резко отпустила мою ладошку и в панике отскочила, кинулась в коридор за помощью. Время вернулось в своё привычное русло. Вспышки из странных картинок стихли.

– Ася, девочка моя! Болит? Где болит? Фёдор Степанович!

Мама вернулась в палату вместе с тем самым доктором, что осматривал меня ранее. Я зажмурилась, прижав ладони к вискам. Стиснула их пальцами так крепко, чтобы удостовериться, на своём ли положенном месте находится моя голова.

– Ну-с, барышня, давайте-ка посмотрим, что с вами приключилось.

Доктор поводил миниатюрным фонариком перед моим лицом, проверяя глазное дно, где-то пощёлкал, попросил проследить за его руками, даже высунуть язык. Я машинально повторяла все указания, но перед глазами так и стояло лицо того самого Ангела из сновидения. Это ведь было сновидение?

– Что ж, не вижу ничего криминального. Сильные головные боли и даже мигрени – распространённое явление при сотрясении, но контрольное МРТ у нас всё равно в планах. Я уже назначил препараты для поддержания нормального давления, а ещё мы дополним их диетой для восстановления объёма крови. С обильным питьём пока повременим. Ольга Александровна, девочке нужно время, здесь она в надёжных руках, а пока я вынужден вас покинуть. Петру привет.

Доктор бодро развернулся на пятках и умчался, словно вихрь, уже к другим своим пациентам. Мама отошла к окну и тихонько заплакала. Я поняла это лишь по тому, как задрожали её плечи и изменился наклон головы.

– Мам, я же в порядке, кольнуло что-то вот, я и…

– Нет-нет, Асенька, не надо. Пусть сегодня в нашей семье я побуду защитницей, – ответила мама и повернулась ко мне. Её глаза блестели от слёз, но на губах показалась робкая улыбка. – Это стресс так выходит. Я только сейчас поверила, что ты осталась со мной, и поняла, как мне повезло.

– Много… – я не решалась произнести это страшное слово «погибло», но мама всегда понимает меня с полуслова.

– Много, – она кивнула и заплакала, теперь уже не таясь.

Притихший сосед по палате, кажется, смотрел куда-то в потолок, точно глаза его остекленели. Без очков мне было сложно понять, что за эмоции сейчас на его лице. Рад ли он оттого, что выжил, или устал, или ему больно. Не знаю, слышал ли он мамины слова или, так же как и я, пытался понять, что за нелепая последовательность случайных «если бы» привела его сюда. Сглотнула застрявший в горле ком. Я не могла плакать. Ещё одна странная особенность то ли моего мозга, то ли глаз – я не умею плакать. Могу впадать в ступор, ярость или истерику, а вот слёзы к этому не прилагаются. Может, поэтому людям рядом со мной некомфортно? Может, им не хватает эмпатии?

Я не умею быть сентиментальной и милой, как остальные мои ровесницы. Не знаю, как правильно сопереживать чьему-то горю. Мои неловкие попытки кого-то подбодрить обычно жалкие и неуместные, такие же, как я сама.