Сулла оживился:

– А почему бы и Юлилле не поехать с ними в Цирцеи? Перемена обстановки может хорошо повлиять на нее!

Но Цезарь покачал головой:

– Нет, Луций Корнелий, боюсь, об этом не может быть и речи. Сам я до весны должен оставаться в Риме. Я не могу одобрить отъезд моей жены и дочери из Рима, если меня не будет с ними. Не потому, что я эгоист и отказываю им в удовольствии. Но я буду беспокоиться о них все то время, пока они далеко. Если бы Юлилла была здорова – другое дело. А так – нет.

– Я понимаю, Гай Юлий, и сочувствую тебе. – Сулла поднялся, чтобы уйти.

– Отправь Клитумну в Цирцеи, Луций Корнелий. С ней все будет хорошо. – Цезарь проводил гостя до выхода и сам открыл дверь.

– Благодарю тебя за то, что выдержал мою глупость, – сказал Сулла.

– Это было нетрудно. На самом деле я очень рад твоему визиту. Думаю, теперь я смогу справиться со своей дочерью. И признаюсь, ты мне еще больше понравился после событий этого утра, Луций Корнелий. Держи меня в курсе относительно Клитумны. – И, улыбнувшись, Цезарь протянул руку.

Как только дверь за Суллой закрылась, Цезарь сразу же направился к Юлилле. Та была в гостиной матери. Положив голову на руки, она безутешно рыдала. Когда Цезарь появился в дверях, Марция поднялась, приложив палец к губам. Вместе они вышли, оставив дочь плачущей.

– Гай Юлий, это ужасно, – сказала Марция сквозь зубы.

– Интересно, встречались ли они?

Смуглое лицо Марции вспыхнуло. Она с такой яростью замотала головой, что шпильки посыпались из ее аккуратно уложенных волос и пучок, наполовину распустившийся, свободно повис на затылке.

– Нет, они не встречались! Какой стыд! Какое унижение! – воскликнула она, ломая руки.

Цезарь рук не ломал, но кулаки сжал:

– Успокойся, жена, успокойся! Не так все плохо. Не хватало еще, чтобы ты заболела. А теперь расскажи мне все.

– Какой обман! Какая бестактность!

– Успокойся. Начни с начала.

– Он совершенно в этом не виноват. Это все она! Наша дочь, Гай Юлий, все эти два года позорила себя и свою семью… навязывала себя человеку, который не только не достоин вытереть грязь с ее обуви, но даже и не хочет ее! И более того, Гай Юлий, более того! Она пыталась привлечь его внимание голодовкой и таким способом возложить на него ответственность за то, к чему он не имеет отношения. Письма, Гай Юлий! Ее служанка отнесла ему сотни писем, в которых Сулла обвиняется в равнодушии и пренебрежении. Виня его в своей болезни, моля его о любви, наша дочь как сука стелилась перед ним!

Из глаз Марции хлынули слезы. Это были слезы разочарования, бешеной ярости.

– Успокойся, – повторил Цезарь. – Подожди, Марция, поплакать можешь потом. Я должен поговорить с Юлиллой, и ты должна мне помочь.

Марция вытерла слезы, и вместе они вернулись в гостиную.

Юлилла все еще рыдала. Она не заметила, что была в комнате не одна. Вздохнув, Цезарь сел в любимое кресло жены, пошарил в складках своей тоги и наконец вынул оттуда носовой платок.

– Вот, Юлилла, вытри нос и перестань реветь. Будь хорошей девочкой. – Он сунул платок ей в руку. – Слезы не помогут. Пора поговорить.

Слезы Юлиллы были вызваны в основном страхом, что все раскроется. Поэтому твердый, бесстрастный тон отцовского голоса помог ей успокоиться. Рыдания смолкли, она сидела опустив голову, икота сотрясала ее хрупкое тело.

– Ты голодала из-за Луция Корнелия Суллы. Это правда? – спросил отец, но она не ответила. – Юлилла, ты должна ответить на вопрос. Ты не получишь прощения, если будешь молчать. Причина всему этому – Луций Корнелий?

– Да, – прошептала она.

Голос Цезаря оставался сильным, решительным, ровным, но именно поэтому слова все глубже вонзались в Юлиллу. Обычно так он разговаривал с рабом, который сильно провинился перед ним. Никогда – со своей дочерью. До сегодняшнего дня.