Я молча взяла в руки чашку и сделала глоток холодного кофе.

– И еще, по поводу Касё. Он мой младший брат, поэтому мне тяжело говорить это прямо, но я знаю, что у него непростой характер.

– Да, это точно. Мне кажется, он сложный, а может, даже опасный человек, – я едва заметно кивнула.

– Как-то в раз в детстве Касё забрался на соседский гараж и спрыгнул. Была зима, все замело снегом, и он сказал, что просто хотел узнать, каково это – приземлиться в сугроб с высоты. Но прыгал он с двухметрового гаража…

– Это же очень опасно! Вечно мальчишки делают всякие глупости, – нахмурилась я.

– Я не делал, – с улыбкой поправил меня Гамон. – А Касё, да, он похож на человека, который только посмеется над таким ребячеством, но на самом деле в любой момент готов сам показательно прыгнуть с крыши. Ему хочется привлечь к себе внимание. А еще – бросить миру вызов, даже если он может сам от этого пострадать. Я бы хотел, чтобы он наконец встретил хорошую, спокойную девушку и обрел настоящий дом, где ему не нужно будет ничего и никому доказывать.

– Это точно, – согласилась я и добавила: – Сейчас пойду ложиться.

Я отнесла пустую чашку на кухню, наспех сполоснула и убрала в ящик. Раздался звон, когда она стукнулась о другую посуду. Внезапно мне захотелось расплакаться. Рыдать навзрыд, как это делают младенцы, выпуская наружу все накопившиеся эмоции. Но внутри меня они не бушевали, а, наоборот, подавляемые усталостью и дремотой, затаились где-то в глубине сознания. Получается, даже для того, чтобы выплакаться, необходимы молодость и физическая сила. Расправляя закатанные рукава, я вспомнила о Канне: она сейчас спала в камере следственного изолятора.

Может, из-за того, что отверстия в перегородке, разделявшей переговорную комнату, были очень маленькими, может, по какой-то иной причине, но, как бы то ни было, в этот день я с трудом могла расслышать голос Канны. Я подвинулась поближе к перегородке и наклонила корпус вперед так сильно, что еще чуть-чуть – и могла бы свалиться со стула.

– Почему ваши родители были против того, чтобы вы работали на телевидении?

– Не знаю. Отец всегда говорил, что я должна выбрать карьеру, связанную с интеллектуальным трудом, преподавание или науку, а не светиться на экране, – сдавленно ответила Канна.

Девушку, которая хочет стать телеведущей, вряд ли заинтересует профессия учителя или научные исследования. Понятно, что отец мог переживать за молодую и хорошенькую дочь, мечтавшую о популярности, но все равно его позиция показалась мне чересчур категоричной.

– Кстати, госпожа Макабэ, вы читали интервью Кагавы?

– Да, читала. Вы с ним встречались?

Канна тут же начала горячо оправдываться, как будто ждала этого вопроса.

– Мне пришлось. Кагава мне сразу не понравился, но он обещал покончить с собой, если мы расстанемся. Я от стыда места себе не нахожу, теперь все думают, что у меня были чувства к такому человеку…

– Сколько продлились ваши отношения?

– Мы начали встречаться сразу, как я поступила в университет, получается… где-то два с половиной года.

Ничего себе… Так долго, а ведь этот Кагава ей даже не нравился.

– А как прошло расставание, легко?

– Нет, как раз наоборот. Я сказала, что хочу самой обычной любви. Что хочу выйти замуж и всю жизнь прожить с одним человеком. А то, что он вот так, ни с того ни с сего начинает строить из себя жертву – это просто жалко.

Слушая ответ Канны, я вспомнила о Касё.

– Если я не ошибаюсь, господин Анно хотел поговорить с Кагавой?

– Да, верно, он меня об этом спрашивал, и я ответила, что не против. Но я предупредила его, что не стоит верить всему, что скажет Кагава. Господин Анно посмеялся, что это не про него, мол, он же не какой-то обиженный на женщин неудачник.