Не соврала повитуха, все, что мог, Морей сделал. И связка одолень-травы висела над полком, и колун-траву в теплом молоке давали пить. И все наговоры повторил он за эти долгие часы не по одному разу. И Макошь с сестрами рожаницами-суженицами молил как мог. Но повернулось дитя ножками и застряло. Привязывала повитуха Добронегу к печному воронцу, обмазывала живот сырым тестом, заставляла голосить благим матом и вопила вместе с ней, кидала под полок нож, чтобы тот разрезал боль. Ничего не помогало.

- Крепись, Морей, - выглянула она в предбанник, где ему полагалось ждать. – Заберет Мара твою Добронегу. И детку заберет. Крепись.

- Дай мне войти! – потребовал он, вцепившись в плечо повитухи. – Пусти меня к ней!

- Что ты, нельзя! – запричитала та, но Морей не слушал. Отпихнул и вошел в баню.

Добронега лежала на полке в одной рубашке, мокрой от пота. Распущенные волосы спутались и слиплись, лоб блестел от испарины. Лицо осунулось, закрытые глаза обвело черными кругами, губы обметало белой пеной. По огромному животу волнами пробегали судороги, и тогда роженица глухо и бессильно стонала.

Словно ножом разрезало Морея от боли – тем самым, который должен был разрезать боль Добронеги. Дыхание смерти уже коснулось ее лица - уж он-то хорошо это знал.

- Выйди! – приказал он повитухе.

- Нет, нельзя! – снова запричитала та.

- Выйди! – рявкнул, сопроводив такими словами, что старуху ветром сдуло.

Встав на колени, Морей поцеловал жену в мокрый лоб, провел по волосам… и сделал то, что было запрещено-заповедано. Сложил пальцы в знак, призывающий Макошь и Марену. Только один раз в жизни дозволялось ведуну обратиться к Великим матерям – и этот раз для него пришел.

- Великая Макошь, Мара-Марена, не забирайте мою любимую!

И повеяло ветром с двух сторон – теплым и холодным. Там, где они столкнулись, заструилось марево. А за ним появились два женских облика: светлая мать Макошь и чернокосая статная Марена.

Закружилась голова, зазвенело в ушах, потемнело в глазах. Стало трудно дышать, но Морей из последних сил стиснул пальцы, чтобы не разомкнуть невольно знак своего зова.

- Нет, Морей, - сказала Марена, и ледяной зимой отозвались ее слова. – Она уже на пути в навь. Никто не может вернуть ее, даже мы. Оставь мертвое мертвым.

- Но девочка еще жива, - возразила Макошь.

- Она тоже умрет.

- Прошу вас! – взмолился Морей. – Не забирайте хотя бы ее.

Великие матери переглянулись.

- Хорошо, - кивнула Марена. – Но ты отдашь ее мне. Не пугайся. Она не умрет. Никогда не умрет. В ней будет частица моей силы, и она станет служить мне в яви до скончания веков. Выбирай: или смерть, или земное воплощение Мары.

- Я согласен, - Морей с трудом проглотил слюну. – Только спаси ее.

- Никто не должен знать. Иначе смерть твоя будет страшной. Дочь – тоже. Пока не придет женское. Тогда расскажешь, и она увидит меня.

Макошь исчезла, а Марена, обтекаемая струями марева, подошла к полку. Положила руку на живот Добронеги, и по мертвому телу пробежала схватка, выталкивая младенца.

- Нарекаю тебя Мареной, - богиня коснулась лица девочки и повернулась к Морею. – Но ты дашь ей другое имя. Прощай. И больше не пытайся звать нас.

Темный призрак исчез, марево улеглось. Морей взял младенца на руки. Девочка не кричала, только пищала едва слышно, как котенок.

- Заряна! – крикнул он, и в баню вбежала повитуха, увидела дитя, всплеснула руками.

Отдав дочь старухе, Морей без сил опустился на пол. Привалился к дощатой стене и из-под опущенных век наблюдал, как Заряна перерезает пуповину, подложив под нее веретено, перевязывает суровой льняной нитью, которую спряла Добронега, скрутив в нее два волоска – свой и Морея. Очистив нос, уши и рот, повитуха опустила младенца в лохань с теплой водой, куда долила молока. Искупала, обтерла, положила на вывернутый вверх овчиной тулуп – чтобы росло дитя в достатке, а потом туго запеленала.