Теперь Княжич обходил ее за версту, только поглядывал злобно и бормотал что-то себе под нос. Она надеялась, что найдет наконец брат зазнобу, но не ладилось у него с девушками. Только Ягна по-прежнему сохла по нему, но тот словно и не замечал.

А вот сама Марья уже перестала обманывать себя. Признала, что полюбила Кощея, и было ей от этого так горько - когда поняла, что и он смотрит на нее по-особому. Запрещала себе думать о нем, только плакала в своей светлице. 

Снова пришла зима, укрыв все вокруг белым погребальным покровом Марены. И каждую ночь Марья ждала, что придет к ней богиня – ведь обещала. Скажет, как быть. Но нет. Тело ее иногда забирала, но сама не появлялась.

А тут еще Рада начала без конца ворчать, что пятнадцать стукнуло, пора бы уж и заневеститься. К чему тянуть, девичий век короток, еще немного – скажут: перестарок. И не возьмет никто, так и останутся с Ягной вековухами. Но та-то хоть горбатая, а эта что?

Любава помалкивала, но вдруг взялась перетряхивать лари и сундуки. Достала расшитую солнечными знаками невестину поневу, встряхнула.

- Примерь, Марья.

С ужасом смотрела она на пестрое полотнище. Как обернешь его поверх рубашки, выйдешь на улицу, так все сразу узнают: к Марье Моревне можно слать сватов. Даже под зимним кожухом заметят.

- Нет! – она оттолкнула руку Любавы.

На шум вышел из чулана отец, увидел поневу, прикрикнул:

- Оставьте ее!

- Но, Морей… - попыталась было возразить Рада.

- Я сказал, оставьте! Неволить не буду. Не захочет замуж – не выйдет.

А вечером, когда по обыкновению сидела Марья в светлице у окна, закутавшись в тулуп, поднялся к ней, встал за спиной, положил руки на плечи.

- Люб он тебе, Марьюшка? – спросил тихо.

Показалось, что ударили ножом под сердце и повернули в ране. Закрыла ладонями лицо, заплакала.

- Нельзя мне замуж, батюшка, ты же знаешь. Ни за него, ни за кого. Он состарится и умрет, а я останусь. Не хочу такого, ни себе, ни ему. Никому. Лучше одной. Вековухой – вечно.

Отец не ответил. Поцеловал в висок и вышел.

Марье было больно и за него тоже. Но он сделал свой выбор: упросил Великих матерей дать ей жизнь. Теперь настал ее черед выбирать. И кто бы знал, как тяжело это было сделать.

7. 6.

- Мореюшка, помоги, родненький.

Заплаканная баба так низко надвинула на лоб рогатую кику, что та нависла над глазами. Как будто спрятать их хотела. Морей терпеливо ждал, когда она наконец перестанет причитать и перейдет к делу.

- Говорят, ты можешь узнать, в тягости кто или нет.

- Зачем? – поморщился знахарь. – Зашевелится младенец, вот и узнаешь. Или грех какой случился?

- Случился, батюшка, - завыла баба. – Попутали нечистые.

- Травить все равно не буду, и не проси.

- И не надо. Мне бы узнать только, тяжелая ли. С мужем давно ничего, не хочет меня. Есть у него полюбовница.

- И что делать будешь, если понесла?

Морей запретил себе судить тех, кто к нему приходит. Его дело – помогать, если может. А с совестью пусть сами разбираются. Ему бы со своей как-нибудь в лад прийти.

- Напою сикерой допьяна, лягу с ним рядом, потом скажу, что все случилось, а не помнит – ну так сам виноват.

- Хорошо, помогу. Но стоить будет дорого.

Были те, с кого денег вообще не брал. Но вот таких хитрых – не жалел.

- Сколько скажешь, столько и дам, батюшка.

- Пойди на пруд, налови десяток лягух побольше. Смотри, чтобы целые были, осторожнее.

Баба вытаращила глаза и сама стала похожа на квакшу. Но перечить не осмелилась. Подхватила подол и побежала.

- Зачем лягухи, батюшка? – лаской юркнула в чулан Марья.

- Не подслушивай, как Княжич, - нахмурился Морей.

- Разве мне не надо знать?