Браунинг в потайном кармане всегда со мной. Я потянулся за ним. Там же я нащупал и злосчастную бумагу – документ.

К черту минутную слабость духа! Я революционер. Я человек идеи. Человек долга. Наш девиз – борьба и борьба до конца!

Могу ли я уничтожить всякую возможность сохранить, передать документ кому-нибудь из своих? Ведь мои товарищи завтра же узнают о моем аресте. Завтра же, без сомнения, приложат все старания войти со мной в контакт.

И тогда я передам им этот документ. Пусть другой продолжит мое дело. Пусть белые за удовольствие натешиться моей казнью заплатят хорошую цену. Заплатят все-таки разоблачением своего наемника, заплатят все-таки лишением себя ценных услуг предателя!..

Сна не было. Мозг усиленно работал. Придумывал разные комбинации. При каких обстоятельствах придется завтра передавать записку относительно продолжения дела? Что писать в этой записке? Какие упомянуть обнаруженные факты? Как передать документ?

Без суда, значит, не расстреляют. А суд – это значит, в моем распоряжении до расстрела минимум 24 часа. За это время можно сделать многое…

У меня опять начинаются галлюцинации. По стене мелькнул светлый кусок.

Луна! Откуда это?

Я взглянул наверх…

Среди пассажирских вагонов по российским линиям ходило и ходит до сих пор много особого вида вагонов старой конструкции с пристройкой вдоль крыши. Вагон показывает вид, как будто бы он с гребнем, с какой-нибудь нашлепкой. В этом продольном гребне вагона проделаны узкие окна…

В этом салон-вагоне, оказывается, такая же надстройка, и вот в отделении, где я нахожусь, проходит кусок этой надстройки с крышей, в стенах надстройки с обоих сторон окна, узкие, продолговатые…

Я смерил глазами пролет окна.

А ведь, наверное, у вагона, да и вдоль всего состава генеральского поезда стоят часовые. Полезу – увидят. Рискну…

Весь окровавленный и изодранный концами недовыбитых стекол я выдрался на крышу вагона.

Действительно – по обеим сторонам вагона мерно ходили часовые.

Когда набежало облако, нашла тень, я пополз по крыше… Спустился по гармонии, соединяющей вагоны состава. Нырнул под вагон и огляделся. Один из часовых стоял от меня очень близко. Шагах в двадцати…

Вдруг он определенно направился в мою сторону… Ближе, ближе… Стал почти рядом с колесом, под осью которого я лежал.

– Свой, товарищ! Не бойтесь, – услышал я тихий голос. – Ползите под всем составом. У последних вагонов часовых нетути. Вылазьте и свободно идите к семафору. За мостом в лесочке машина стоит. Еще с вечера стояла. Там по очереди дежурят наши. Только, товарищ, можете ли ползти? Коли не в силах – тогда лежите. Что-нибудь сообразим…

– Поползу, товарищ! Спасибо!

– Счастливо!..

– Вы знаете, кто он такой?

– Мне рекомендовал его французский атташе. Говорит, что он один из побочных сыновей султана Абдул-Гамида… А может быть, и врет. Знаю только, что он страшно богат. Учился в Париже. Прекрасно говорит по-французски. Оригинал. Любит, как он говорит, поболтаться по свету. Сюда приехал только за тем, чтобы вместе с нашей армией войти в Москву. Правда – недурная фантазия? Сделать для этого тысячи верст. Только, говорит, за тем и приехал. Теперь ему в городе надоело, и он захотел отдохнуть от всей суматохи у меня в имении. Вот я и привез его сюда. Вы не в претензии, что я нарушил ваше отшельничество?

– Помилуйте, я очень доволен…

На пятые сутки со дня выезда из своего штаба, часов в одиннадцать утра, то есть спустя восемь часов, как я выдрался из генеральского вагона, я занял комнату рядом с французом, которого опоил этой ночью снотворным порошком.