Остановился передохнуть. Старик-рабочий с сомнением произнес:

– Как-то смутно все. Непонятно, к чему.

Сзади из толпы истерический женский голос выкрикнул:

– Да что же тут непонятного!

Рабочий снова похлопал Родиона по плечу:

– Ты давай, сынок, не останавливайся.

– «Презрев уступчивый и миролюбивый ответ Сербского Правительства, – продирался Родион через колючие строчки манифеста, – отвергнув доброжелательное посредничество России, Австрия поспешно перешла в вооруженное нападение, открыв бомбардировку беззащитного Белграда».

– Ну, это мы, кажись, и так знаем! – заметил молодой парень в тельняшке под заношенным пиджаком. Руки у него были сплошь в мелких шрамах от крючков рыбачьего перемета.

– А ты не лезь. Сам не могешь прочесть – и молчи, – строго заметил старик-рабочий.

– Ну не томите уже, родимые! – взмолилась какая-то тетка с корзиной, от которой сильно пахло рыбой. – У меня ж тут ставридка совсем спортится.

– «Ставри-идка», – передразнил молодой рыбак. – Вот только тебя тут, тетка, не хватало.

– Да закрой уже хлебало, паря! – крикнули из толпы. – Дай уже дочесть.

Рыбак развернулся было к обидчику, но увидел напряженные лица и смолчал. Малиновский продолжил читать:

– «…Вынужденные, в силу создавшихся условий, принять необходимые меры предосторожности, Мы повелели привести армию и флот на военное положение, но, дорожа кровью и достоянием Наших подданных, прилагали все усилия к мирному исходу начавшихся переговоров…»

– Штой-то? – не выдержала тетка с корзиной. – Люди добренькие, поясните, за-ради Христа!

– Замириться, вишь хотели, – озадаченно произнес старик-рабочий.

– Хто?

– Царь наш хотел замириться с астрияками.

– И што?

– Да помолчи же ты, мать, ну никак силов нету! – закричали сзади из толпы. Тетка испуганно прихлопнула рот рукой.

– «…Среди дружественных сношений, союзная Австрии Германия, вопреки Нашим надеждам на вековое доброе соседство и не внемля заверению Нашему, что принятые меры отнюдь не имеют враждебных ей целей, стала домогаться немедленной их отмены, и, встретив отказ в этом требовании, внезапно объявила России войну».

Голос Родиона сорвался. Война! За спиной кто-то протяжно охнул. Тетка с рыбой беззвучно заплакала, утирая слезы концами платка. Старик-рабочий мелко крестился. Молодой рыбак озадаченно сдвинул на затылок люстриновый картуз:

– Вот так-так. Война, стало быть.

Родион развернулся и выбрался из толпы наружу. По вискам, по шее неприятно ползли капли пота. Смутно, как через вату, он слышал, как кто-то вслух дочитывает манифест:

– «…Ныне предстоит уже не заступаться только за несправедливо обиженную родственную Нам страну, но оградить честь, достоинство, целость России и положение ее среди Великих Держав…»

– Постоим за Россию-матушку! Православные!

– Наваляем немцу от души!

– И с прибавкою!

– «…Мы непоколебимо верим, что на защиту Русской Земли дружно и самоотверженно встанут все верные Наши подданные. В грозный час испытания да будут забыты внутренние распри. Да укрепится еще теснее единение Царя с Его народом и да отразит Россия, поднявшаяся как один человек, дерзкий натиск врага…»

Родион лихорадочно думал. Ему необходимо попасть на войну. Он же так хотел воевать, сражаться, стать героем! А как? Тетка Елена, понятно, не отпустит, так кто же ее спросит? Надо сбежать да и проситься на фронт. Добровольцем. А куда идти проситься-то? Он оглянулся. Рядом озабоченно совещались два гимназиста, по виду – его ровесники.

– … я бы пошел.

– Как ты это себе представляешь, Валька? Призыв с 17 лет.

– А если добровольцем? – встрял Малиновский.

– Без разницы. До 17 и не суйся.