Несмотря на то что мама с папой физически рядом бывали редко, моя любовь к отцу была такой сильной, что она не изжила себя и теперь. С ним было можно всё – и до, и после произошедшей с ним трагедии. Помню, я написала ему за шиворот, когда он катал меня на шее перед работой – специально – желала задержать его дома, пока будет переодеваться. И ещё как-то я нарисовала на чертеже каком-то по углам цветочки. А его должны были везти в Москву для утверждения. Но в обоих случаях папа никак не выразил раздражения. Всё, что я делаю, для него было поводом для восторгов. До меня у мамы было несколько выкидышей. И он уже не чаял увидеть собственных детей, хоть помог маме вырастить её дочь от первого брака, младшую сестру, двух племянников. Всё это было до роковой поездки в родной город.

Отец в моём ещё раннем детстве поехал в Ленинград навестить старенькую мать и перед её смертью попрощаться. И на обратном пути в Алма-Ату у него сперли бумажник, в котором кроме очень небольшой купюры лежал ещё пропуск на секретный завод. Он был главным конструктором танков и подводных лодок. Проводник сказал отцу, что вор спрыгнул с поезда. И отец, не мешкая, на полном ходу выскочил из вагона. И ударился головой и потерял память. И пропал на долгих восемь месяцев. А мама ездила по всему пути следования поезда и искала его. А я оставалась на соседскую бабушку Сару, у которой и так было трое внуков в доме напротив. И часто на мои всхлипы и вопли в коляску запрыгивал утешать меня кот Кузя. А возвращал меня из-за ворот, куда я стремилась выбраться, овчарка Пират. И запахи их шерсти навсегда «впечатались» в мой образ жизни, в мои представления о душевном комфорте. Без мужа я, как показало время, жить могу. А без своей «меховой семьи» – нет.

Когда к папе вернулась память, он приехал домой. Но его перевели на другую работу – зам. главного инженера на станкостроительный завод. Потому что периодически память пропадала. Мама носилась с ним по больницам, параллельно работая снабженцем на том же заводе и пропадая в командировках чуть не каждый день. Так что большую часть времени я могла делать что угодно. Меня определили в детский сад. И там случилась первая большая любовь.

Саша был самым высоким и красивым мальчишкой. И он умел говорить и слушать. И он меня… восхвалял. После того как я кокетничала с парнем в парке, родители перестали меня называть красавицей. А он говорил тоже не это слово.

– Ты моя удивительная, ты лучше кошечки.

И всё так искренне. Каждый день он придумывал что-то новое обо мне. И я упивалась его восторгом, но взрослое сознание всегда контролировало меня. Я смотрела на себя в зеркало и искала, в каком ракурсе выгляжу лучше. Это во взрослой жизни очень пригодилось мне при работе на телевидении.

Мы так целовались в пятилетнем возрасте с Сашей Бережинским, что потрясённая сценой на клумбе с большими красными каннами воспитательница в срочном порядке показала меня детскому гинекологу! Как будто пятилетний мальчик что-то мог сделать с пятилетней девочкой! Но даже при таком раскладе оно того стоило. Голова кружилась и словно отвинтилась. Дыхание перехватывало, и радость заливала тело.

Мама высказала свое «фэ» воспитательнице, но сама на меня стала смотреть по-другому. Она стала строже и жёстче со мной, желая не дать мне распуститься. Вскоре папа невольно полил воды на ту же мельницу.

Он в чудесный летний выходной повёл меня в парк культуры и отдыха кататься на карусели. Красота там царила – дух захватывало. Море цветов, разноцветные аттракционы я тогда увидела впервые.

Но тут в парке отключили свет. И тогда, чтобы не разочаровывать меня, отец с парнем, отвечающим за аттракцион, стали вращать для меня одной карусель, толкая лошадок. И я при этом строила глазки – абсолютно намеренно этому молодому человеку, улыбалась ему, показывая ямочки на щеках. Парень глаз от меня отвести не мог. А я его самым настоящим образом соблазняла.